Николай Любимов - Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1
Когда на нашу школу наскочила комиссия, под ее дудку заплясал другой мой одноклассник. Это был единственный ученик – и притом ученик неплохой, – открыто поддержавший наступление комиссии на учителей. Тут сказались и комсомольская дисциплина, и ребячливый задор, и желание порисоваться, сыграть видную роль, и юная безоглядность. После собрания, на котором он выступал, нас распустили на летние каникулы. Летом мы не виделись. Я дал себе слово при встрече не поздороваться с ним. Но – «человек предполагает, а Бог располагает». Встретились мы с ним перед началом занятий на школьном крыльце нос к носу, и он улыбнулся мне такой виноватой улыбкой и так неуверенно-просяще протянул мне руку, что я не мог не пожать ее. Мне стало ясно, что за лето он многое продумал, многое пересмотрел. И я поставил перед собой задачу – приручить его. Оттолкнуть – это самое легкое, и я еще успею его оттолкнуть, коли увижу, что его подыгрыванье комиссии – не случайная оплошность, о которой он сам потом пожалел и за которую, как я слышал, его осудили родители. Скоро я убедился, что в глубине души он раскаивается. Мой курс на сближение с ним явился для него радостной неожиданностью. Он менялся на глазах.
В классе у меня была одна-единственная недоброжелательница. Пользуясь тем, что учителя бывали у ее родителей запросто, она стала дуэтом с мамашей им напевать, что я подлизываюсь к этому своему однокласснику, потому что он стоит во главе школьной комсомольской ячейки. Разговорчики эти дошли до меня. Как-то к нам забежал Петр Михайлович. Я заговорил с ним напрямик о моем приятеле, о той цели, какую я преследую, сближаясь с ним, спросил, как он на это смотрит, и признался, что мне обидна возводимая на меня напраслина.
– Не обращайте внимания на бабьи сплетни, – сказал Петр Михайлович. – Вы действуете совершенно правильно. Это так важно – протянуть человеку руку, да еще молодому, неокрепшему человеку, в трудную для него минуту, когда он ждет, что все от него отвернутся! Глядя на вас, и другие от него не отшатнулись. Неприязнь класса могла Бы только озлобить его. А теперь он видит, что все к нему относятся погревшему, как будто ничего не произошло, – не только учителя, но и ученики, – и это на него подействует лучше всякого бойкота. Вы и ему помогаете стать честным человеком, и делаете доброе дело учителям: отрываете от злопыхателей хорошего по натуре мальчика. Нет, Коля, плюньте на баб. Помните припев к «Вниз по матушке по Волге…»?
Буря, грянь!
Девки, бабы – дрянь,
Тьфу!
Плюньте – и продолжайте в том же духе.
Дальнейшее поведение моего товарища доказало, что Петр Михайлович одобрил и поощрил меня не напрасно.
Петр Михайлович был известен всему уезду своим гражданским мужеством. Он отстаивал гонимых с пеной у рта. Он сражался за них на разных полях сражения. В одном лице он являл собой и трубача, и знаменосца, и ратника.
Несколько лет подряд Петр Михайлович был председателем ревизионной комиссии местного кооператива. Во главе кооператива стоял некий Кассиров, костлявый, с голым черепом, с глубоко сидящими глазами, с землистого цвета лицом. Что-то в нем было мелко-бесовское и что-то от вестника смерти. Георгий Авксентьевич прозвал его «memento mori»[20]. Кассирову нельзя было отказать в хозяйственной сметке. Он сумел быстро наладить дело в нашем захиревшем кооперативе. Но он был бездушен и черств. Понятия о добре и зле, о правде и кривде для него не существовали. Средствами он не брезговал. Словом, он был плоть от плоти своей партии. Нужно Кассирову порадеть знакомому человечку – ну что ж, он подведет подкоп под хорошую продавщицу и выбросит ее на улицу. Она вдова, двое ее сыновей еще учатся – Кассирову наплевать с высокого дерева. Председатель ревизионной комиссии Лебедев с ним сцепился и заставил его на общем собрании пайщиков заявить, что Михайлову он увольнять не собирается. Ну, а потом Кассиров все-таки от нее избавился. И тут Петр Михайлович собрал срочное заседание ревизионной комиссии и не оставил от Кассирова живого места.
На уже упоминавшемся мною общем собрании пайщиков, когда переизбирались правление и ревизионная комиссия, я находился в публике и смотрел на сцену. Петр Михайлович сидел на сцене в окружении Кассирова и К”. И тут я вспомнил слова Белова, что ему представляется, будто он один среди акул. Передо мной, озаренное зловещим в своей тусклости светом керосиновых ламп, было только одно человеческое лицо, лицо благородного простолюдина, а вокруг него – нечисть. Вот-вот она схватит его и с визгом, и воем утащит…
В прениях взял слово секретарь комитета партии Левчуков.
– Товарищ Лебедев на заседании ревизионной комиссии бросил товарищу Кассирову обвинение в том, что он обманул общее собрание пайщиков, – брызгая слюной так, что она летела В первые ряды, засюсюкал Левчуков, – но товарищ Кассиров – член Коммунистической партии, а Коммунистическая партия, было бы известно товарищу Лебедеву, никого и никогда не обманывала. Если партия считает, что данный товарищ достоин находиться в ее рядах, то обвинение, брошенное ему, перерастает в обвинение всей Коммунистической партии.
Отвечая Левчукову, Петр Михайлович начал с того, что он отдавал и отдает должное Кассирову как денному работнику.
– …Но я никогда не был подлизой, я никогда не шел против совести, я всегда считал своим долгом заступаться за ошельмованных и без вины виноватых…
Всплеск аплодисментов надолго прервал его речь.
Начало 30-го года ознаменовалось для перемышльской школы тем, что «активисты» из школьной комсомольской ячейки, желая показать, как высоко у них развита «классовая бдительность», потребовали исключить группу выпускников: дочку огородника, сына давно умершего мелкого перемышльского лавочника, сына покойного сельского священника и других, – исключить не за провинность, а единственно за то, что они не сумели «выбрать» себе родителей. Петр Михайлович стал за них горой. На его счастье тогдашний председатель Совнаркома РСФСР Сырцов (будущий лидер «право-левацкого блока Сырцова-Ломинадзе», исчезнувший, как и Ломинадзе, в Лубянской тьме) на странице««Известий ЦИК и ВЦИК» осудил исключение из средней школы детей лишенцев. Беспартийный Лебедев читал газеты внимательно, между тем как его противники с партийными и комсомольскими билетами в карманах были гораздо хуже «политически подкованы», чем он. На школьном совете Петр Михайлович сослался на Сырцова.
– Подумаешь, какой-то Сырцов! – бросил реплику секретарь районного (осенью 29-го года уезды были переименованы в районы, а губернии – в округа) комитета комсомола Николаев.
