Вадим Парсамов - Декабристы и русское общество 1814–1825 гг.
Особое значение в плане практической филантропии имел выкуп на волю талантливых крепостных крестьян. Каждому такому акту декабристы стремились придать характер антикрепостнической манифестации, далеко выходящей за рамки частного проявления благотворительности. Широкую огласку получила история с выкупом крепостного поэта И. С. Сибирякова. Вся эта история имеет отчетливо литературный характер. Крепостной рязанского предводителя дворянства Д. Н. Маслова И. С. Сибиряков отличался умением печь вкусные пирожные и писать слабые стихи. Однако сам факт того, что крепостной человек интересуется поэзией и пробует сочинять, привлек к себе внимание литератора П. П. Свиньина, опубликовавшего статью «Природный русский стихотворец» с приложением его сочинений[369]. Затем последовали переиздания в «Вестнике Европы» (1818. Ч. 102) и «Отечественных записках» (1819. Ч. 2). Несмотря на всю беспомощность стихов поэта-самоучки, публикация Свиньина приобрела огромный резонанс и привлекла внимание Вяземского, разразившегося гневным стихотворением «Сибирякову»:
Рожденный мирты рвать и спящий на соломе,
В отечестве поэт, кондитер в барском доме!
Другой вельможам льстит, а я пишу к тебе,
Как смел, Сибиряков, ты, вопреки судьбе,
Опутавшей тебя веригами насилья, —
Отважно развернуть воображенью крылья?
И, званьем раб, душой – к свободе вознестись?[370]
У Вяземского с его безупречным поэтическим вкусом уровень дарования Сибирякова никаких иллюзий не вызывал. Но сама тема была, несомненно, привлекательной и позволяла резко выступить против рабства. Для того чтобы ярче показать уродство крепостного права и заодно осудить «злосчастный век разврата и грехов», поэт представил Сибирякова едва ли не вторым Ломоносовым. Стихотворение Вяземского придало развернутой Союзом Благоденствия кампании за освобождение крепостного поэта характер спасения отечественной культуры. Инициатором выступил Ф. Н. Глинка. Он привлек к этой акции М. А. Милорадовича, который в личном письме Маслову предложил выкупить у него Сибирякова. Маслов, разумеется, не смог отказаться от предложения петербургского генерал-губернатора, «почитая, – как он писал в ответном письме, – священною обязанностью способствовать счастию человека своими достоинствами умевшего в почтенных любителях отечественной словесности снискать участие к его освобождению». Но при этом расчетливый помещик заломил несусветную сумму – 10 тыс. руб.[371] Глинка и Н. И. Тургенев тотчас же организовали подписку. При этом Глинка, полунищий полковник гвардии, чей обычной рацион состоял из чая и хлеба, с чая перешел на кипяток[372].
Характерно, что, как только Сибиряков был освобожден и публично через журнал Свиньина поблагодарил своих освободителей[373], о нем сразу же забыли, поскольку его заурядное поэтическое дарование никого не интересовало. Потерпев литературное фиаско, он пытался играть на сцене императорского театра, однако его актерский (комический) талант был столь же незначительным, как и поэтический. В итоге бывшему крепостному кондитеру пришлось довольствоваться должностью суфлера. Умер он в полнейшей безвестности в 1848 г. от холеры.
Подобные акции выкупа крепостных предпринимались членами Союза Благоденствия неоднократно. Однако в деле Сибирякова наиболее наглядно проявился важный для декабристов союз либеральной политики и литературы. В целях установления контроля над текущим литературным процессом Устав Союза Благоденствия предписывал его членам «с дозволения Союза вступать во все правительством одобренные, о нравственности пекущиеся общества и извещать Союз о всех их действиях, дабы сей последний мог употребить надлежащие меры к соглашению оных с своею целию»[374].
Фактически практика участия декабристов в современных им литературных объединениях установилась раньше образования Союза Благоденствия, и в данном случае имелось в виду лишь ее распространение. В России в первой четверти XIX в. существовало огромное количество различных тайных и нетайных обществ[375]. Большинство из них так или иначе были связаны с литературным процессом. Одни существовали на официальной основе при каком-нибудь учреждении, например Общество любителей русской словесности при Московском университете. Другие имели частный характер, но в то же время были совершенно легальны. Для открытия такого общества необходимо было составить устав и представить его на утверждение правительству, после чего общество считалось утвержденным и получало название «вольное», например петербургское Вольное общество любителей российской словесности, издававшее журнал «Соревнователь просвещения и благотворения».
Кроме «вольных» обществ существовало еще множество литературных салонов и кружков, которые нигде не регистрировались и никем не утверждались, но тем не менее вполне открыто существовали. Если в официальные или вольные общества входили люди с общими или, во всяком случае, близкими литературными взглядами, то кружки и салоны объединяли в себе людей не столько по литературному или общественному признаку, сколько по личным отношениям. Поэтому вступить в них постороннему было сложнее, чем в какое-нибудь официальное общество.
Все эти общества были в зоне пристального внимания декабристов. Союз Благоденствия, как уже отмечалось выше, проводил сознательную политику внедрения в них своих членов с целью превратить общество в легальный филиал нелегальной организации.
Одна из первых таких попыток, опробованных еще до возникновения Союза Благоденствия, связана с «Арзамасским обществом безвестных людей». История изучения этого общества представляет собой смену одних научных мифов другими. У истоков первого такого мифа стоит А. Н. Пыпин. Для него «Арзамас» представлял собой либеральную оппозицию и противостоял реакционной «Беседе любителей русского слова», возглавляемой адмиралом А. С. Шишковым и поэтом Г. Р. Державиным[376]. Позже этот миф был опровергнут А. Н. Шебуниным, показавшим, что либерализм «арзамасцев» шел рука об руку с правительственным либерализмом и не имел ничего оппозиционного, в то время как «Беседа» с ее стариками екатерининского века представляла собой глухую оппозицию правительству Александра I[377]. В 1970-е гг. М. И. Гиллельсоном был запущен миф об Арзамасском братстве[378]. В действительности никакого братства не было. Противоречия, не очень, может быть, различимые в 1815–1817 гг., в дальнейшем выйдут наружу и сразу же после 14 декабря 1825 г. разведут «арзамасцев» по разные стороны баррикад. «Арзамасец» Блудов подпишет смертный приговор «арзамасцу» Н. И. Тургеневу, после чего «арзамасец» А. И. Тургенев публично не подаст ему руки. «Арзамасец» Уваров начнет преследовать «арзамасца» Пушкина и вызовет его резкие выпады в свой адрес. Отношения «арзамасцев» между собой всегда были очень непрочными и держались на их любви к шуткам и розыгрышам. Больше, собственно говоря, их ничего не связывало, если, конечно, не считать действительно близкие дружеские отношения В. А. Жуковского, К. Н. Батюшкова, П. А. Вяземского, А. С. Пушкина. Но эти отношения, как и родственные отношения А. С. и В. Л. Пушкиных или А. Н. и Н. И. Тургеневых, никак не связаны с их участием в «Арзамасе».
