Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2
Наконец Изольда очнулась. Громко произнесла какое-то слово (я не успел понять его), резко засмеялась и залпом осушила бокал. Взглянула на небо, на серебряное мерцание вечных снегов. И исчезла в комнате. Я понял, что она готовится ко сну.
Снова прошло время. Я взглянул на часы. 3:30. Минуты самого глубокого сна. Скоро рассвет. Пора.
Я снял ботинки, натер камфарой руки и подошвы чулок. Если придется стреляться, то не забыть бы выстрелить снизу, под челюсть, чтобы исковеркать себе лицо. В кармане документов нет. Я нигде не прописан. Нигде не осталось вещей. Оружие готово. Сердце не колотится, руки не дрожат. Спокойно заглядываю в окно. Вон кровать: Изольда спит. Как подойти к ней? При свете опаснее, но иначе она не узнает меня… Если набегут тучи, обожду в углу… Левой рукой схвачу за волосы, рвану вверх… и в то же мгновенье — до крика — ударю ножом. Лезвие держать горизонтально, чтобы легче прошло между ребрами. Потом уже громко не крикнет. Буду держать ее перед собою, пока не потеряет сознание. Мое торжествующее лицо — это последнее, что она увидит в жизни. Потом — в Мюррен!
Замечаю расположение мебели, чтобы не опрокинуть стула, не споткнуться о ковер. В темный промежуток втягиваюсь в окно. Терпеливо жду в углу.
Постепенно лунный свет опять заполняет комнату. Изольда спит на правом боку. Левая рука как-то непривычно лежит на одеяле, скомканном и почти сброшенном на пол. Не спалось? Я думаю… Ей снятся дурные сны, но еще ужаснее будет сейчас пробуждение!
Сердце бьется часто, но ровно. Рука уверенно сжимает рукоять ножа. Теперь она не уйдет. Моя!
Яркий свет. Я быстро делаю четыре шага. Изголовье. Вот они, пышные кудри, голубые, как у русалки. Схватить надо за локоны над бледным лбом.
Полной грудью вбираю воздух и одним страшным рывком поднимаю голову с подушки, широко замахнувшись ножом.
И застываю неподвижно…
Изольда мертва.
Долго-долго стоял я с ножом в руке, держа за волосы мертвую голову. Луна косо освещала большую комнату. Было тихо. Когда-то дерзкое, гордое и волевое лицо теперь безмятежно-спокойно, лишь губы чуть подернуты судорожной улыбкой. Синие-синие глаза, некогда полыхавшие, как пламень, закрыты. Изольды нет. Она далеко. И не страшен ей мой запоздалый нож или моя земная ненависть.
Горе и зло, разъединившие нас в жизни, теперь пали перед великой окончательностью Смерти. Луна призрачно освещала пустую и тихую комнату, а я, бережно уложив тело, стоял, как зачарованный, и все глядел на дорогое и любимое лицо. Потом осмотрелся. Хотелось, чтобы люди застали умершую в достойном виде. У изголовья рассыпаны какие-то таблетки. Это все равно. Я красиво оправил подушку и одеяло. На столе три письма: фрау Рюэгг с приложением денег — хозяйке пансиона, мистеру Т.О. Мак-Грегору, доктору права, нотариусу в Эдинбурге и синьоре Роне Вивальди, вилла Бэлла Виста в Локарно. Ни ревности, ни злобы. Но оно не нужно, это письмо. Иоланта едва оправилась от болезни. Слишком слаба пока. Портсигар. Крышка открыта, на ней детским почерком моей бывшей жены написано: «Люблю лишь тебя, и вся моя иная любовь — только ничто». Ни зависти, ни горя… Я взял портсигар и письмо и положил их в карман.
Еще раз, последний раз в моей жизни, посмотрел на тонкий профиль, такой безмятежно-спокойный.
Что же стоять дальше? Изольды нет. Она далеко. И не нужно ей больше мое запоздалое преклонение или моя земная любовь.
Остаток ночи шел в Интерлакен. Мог бы и ехать, конечно, но нужно было искать такси, а я не в силах был говорить с людьми. Кажется, моросил дождь. Возможно. Не помню. Я шел один в сером сумраке рассвета, окруженный видениями прошлого, непоправимого, страшного и драгоценного. На мостике остановился и долго-долго глядел на игру ледяных зеленоватых струй. Вот они поднимаются с яростным усилием и потом рассыпаются длинной вереницей пены и пузырей… Как моя жизнь…
Я вынул из кармана портсигар. Поцеловал его. Вытянул руку. Разжал пальцы. Все кончено… Кончено…
Но письмо выпало из небрежно заклеенного конверта, и я машинально стал читать его — несколько строк, написанных уверенным и смелым почерком на плотной бумаге, по которой ползли слезы холодного дождя:
«Я ухожу навсегда: вы слишком слабы для бремени моей любви, я слишком сильна для того, чтобы любить только созерцательно и бесплотно. Мне всегда хотелось, чтобы моя любовь была дерзким вызовом, восторгом движения и борьбы, упоением порыва к Недосягаемому, победным прыжком в пропасть. Но движение бури невозможно без сломленных ветвей и примятых цветов, и если я могу опрокинуть сильного, то не должна повредить слабому. Вам необходима тишина, и я протягиваю вам ее как мой последний дар.
Гордо я бросаю в вино яд и высоко поднимаю эту чашу, как факел: пусть в последний раз он озарит, объяснит и возвеличит мою любовь к вам и меня».
Я наклонил голову, как от удара хлыстом, но его не было. Был только торжествующий крик победы, последний громовой раскат гимна самоотверженной любви и человеческой свободы, которые сильнее, чем смерть.
Смерть! Закрыв глаза, я ясно видел ее, попирающие узкие рамки земного бытия и возносящую умершую к просторам бессмертия…
И снова я вытянул руки и разжал пальцы, и письмо косо и медленно опустилось в бурлящую воду потока, как приношение Изольды тому, что, — теперь я знал это, — останется для меня навеки лишь Недосягаемым и что в жизни и смерти смогла достичь девушка с синими глазами, полыхавшими, как пламень.
Утром добрался до города. Хотел пойти прямо на станцию, но почувствовал, что силам моим приходит конец. Вошел в большую гостиницу и снял номер. Когда я нашел свой коридор, навстречу показался уборщик со щеткой. Я испугался, что он увидит мое лицо, и свернул в уборную. На стене, около умывальника, висел уютный голубой ящик. Автомат. Около отверстия для опускания монет красиво выведена надпись: «1 франк — полотенце и мыло»; «2 франка — бутылочка одеколона»; «3 франка — Тайна! Весьма полезно!! Только для мужчин!!!»
Чтобы не упасть, я обхватил автомат обеими руками и прижался жарким лицом к прохладному железу. Это было приятно. Плач, сначала беззвучный, перешел потом в глухие рыдания, похожие на собачий вой.
Глава 6. Гибель Серебряной Розы
II faut fouler aux pieds des fleurs a peine ecloses,
II faut beaucoup pleurer, dire beaucoup d’adieux,
Puis le coeur s’apercoit qu’il est devenu vieux
Et I’effet qui s’en va nous decouvre les causes.
A. de Musset
Нужно попрать ногами едва распустившиеся цветы, много рыдать, многому сказать «Прости!» и только тогда сердце поймет, что оно состарилось, и в результате этого ему откроются причины всех вещей.
