Н. Врангель - Воспоминания. От крепостного права до большевиков
Я хотел ему рассказать о моем следствии, но спохватился и промолчал.
Вернувшись в Калиш, идя во дворец, я встретил правителя канцелярии. Он в разговоре дал мне понять, что князь зол на меня, полагая, что лишняя моя болтовня причина приезда командированного графом генерала для поручений.
В кабинете князя я нашел этого генерала, с которым я лично не был знаком, но знал в лицо. Князь, не прерывая с ним беседы, мельком взглянул на меня и вдруг остановился:
— Что вам угодно?
— Возвратившись из отпуска…
— Когда чиновник является своему начальству, он должен быть в вицмундире, а не так одет, как вы.
И опять заговорил с генералом.
Я повернулся и вышел.
Только что я вернулся домой, как ко мне прибежал вестовой князя.
— Его Сиятельство вас просят, приказали немедленно.
— Передай князю, что сейчас буду, только переоденусь.
— Они приказали, чтобы вы пришли как были, «как всегда ходите», — прибавил он.
— Передай князю, что, когда ты пришел, я уже переодевался в мундир. Понял?
— Так точно.
— Теперь ввиду их приказания, чтобы я пришел, как был, я опять должен переодеться. На это нужно время. Когда буду готов, сейчас явлюсь. Не перепутаешь?
— Никак нет.
И он мои слова повторил слово в слово.
— Ну, молодец, ступай.
Я не спеша через час явился к князю. Он был взбешен, а генерал, взглянув на меня, ухмыльнулся. Щербатов накинулся на меня и, закусив удила, наговорил всяких неприятностей. По его словам, графу- наместнику стало известно, что чиновники играют в азарт, что строго запрещено. Оказалось, в этом виноват я.
Генерал несколько раз пытался Щербатова остановить. Наконец это ему удалось.
— Я с бароном еще не знаком, хотя мы и встречались в Варшаве. Прошу вас, князь, познакомьте.
Князь познакомил.
— Что же вы не сядете? — сказал мне Щербатов. — Хотите папиросу?
— Благодарю вас, — сухо сказал я. — Если я Вашему Сиятельству больше не нужен, то попрошу разрешения идти. У меня дела.
— Бросьте. Вы не так меня поняли. Садитесь и курите.
Я был взбешен, но не показал вида, и мы мирно заговорили о Варшаве.
— Ах, кстати, — будто спохватился я и вынул бумажник. — За мной еще должок.
— Должок?
— Конечно, я еще не отдал вам деньги, которые до отъезда проиграл вам в макао. Позвольте вручить.
Князя передернуло. Генерал посмотрел на меня и чуть не фыркнул.
В тот же день я подал в отставку. Но с князем мы расстались дружески. Злопамятным он не был.
В Литву
Проездом в Петербург я остановился в Вильно, чтобы повидать моего друга Дохтурова, который по настоянию Потапова 58*, генерал- губернатора Северо-Западного края, решился на время оставить свое любимое военное дело и, оставаясь в Генеральном штабе, занял гражданский пост правителя канцелярии 59*. О Дмитрии Петровиче Дохтурове, этом рыцаре без страха и упрека, впоследствии столь известном всей армии, я в этих воспоминаниях, нужно думать, буду говорить неоднократно. Он меня уговорил остаться на службе в Вильно, обещая дать живое и полезное дело, и я в тот же день был назначен состоять сверх штата, то есть без содержания, без особых поручений при генерал-губернаторе.
Когда началось Польское восстание 63-го года и распространилось на Литву, в Петербурге потеряли голову, и Государь упросил Муравьева, тогда уже находившегося на покое, принять пост управителя края. Насколько положение казалось катастрофическим, видно из того, что Императрица просила Муравьева «спасти и сохранить для России хоть Вильну». Муравьев согласился, но поставил свои условия и назначен был неограниченным диктатором. Человек он был умный и непреклонный, свою задачу исполнил — мятеж подавил, за что некоторые считали его гением, чего он не заслуживал, а некоторые — извергом рода человеческого, чего он также не заслуживал.
Муравьев, что было неизбежно, временно управлял краем вне законов, но, что по меньшей мере было излишне, и по окончании мятежа не вернулся к нормальным порядкам, и вместо законов были оставлены в силе разные особые положения и временные правила. Это продолжалось не только во время его самодержавия, но и во время правления его преемника Кауфмана 60*, который в стараниях во всем следовать примеру своего предшественника часто доходил до абсурда. В итоге получилось нечто, чему трудно подыскать название, нечто, сравнительно с чем даже порядки в Царстве Польском были чуть ли не образцовые.
Вновь назначенный генерал-губернатор, генерал-адъютант Александр Львович Потапов, прибыл в край с твердым намерением все это изменить и поднять знамя, на котором начертано будет «Закон». Как и следовало ожидать, истинно русские, то есть московского пошиба патриоты, для которых Муравьев был кумиром, а все, идущее вразрез с его традициями, крамола, забили тревогу. Местные чиновники, ставленники русского Муравьева и «истинно» русского Кауфмана, встретили нового генерал-губернатора враждебно, так как понимали, что пришел конец их успешной службе в крае; где могли, чинили ему пассивное сопротивление, и Потапову пришлось искать новых людей. К нему из Петербурга понаехало немало молодежи, правда, люди неопытные еще, но образованные и состоятельные, готовые служить не за одни только материальные выгоды, но за страх и совесть. В те времена, по традиции, служить государству в высших слоях дворянства считалось долгом. Между этими вновь прибывшими было несколько человек, которые мне нравились, и благодаря им пребывание в Вильно стало одним из приятных воспоминаний моей молодости.
Цыганская жизнь в Вильно
Я пишу не исторические воспоминания, не знаю, будет ли то, что пишу, когда-либо напечатано и, честно говоря, не совсем знаю, почему пишу. Жизнь моя прошла относительно бесцветно и, кроме моих личных радостей и огорчений, которые вряд ли могут кому-нибудь показаться интересными, вспоминать мне нечего. Но, скитаясь в изгнании, одинокий в большом мире и без занятий, я должен как-то проводить время — чернила же и бумага составляют доступную роскошь. Надеюсь, что. меня простят за то, что порой я воскрешаю незначительные детали своей жизни, которые вряд ли могут кого-нибудь занять, но в моей памяти они воскрешают дни, которые кошмар настоящего времени еще не покрыл темнотой.
Зажили мы в Вильно, как кочующие цыгане, табором: безалаберно, но весело и дружно, в полное наше удовольствие. Наш бивуак, иначе его назвать нельзя, состоял из двухэтажного каменного дома, как раз против дворца, где жил Потапов. В верхнем этаже были всего две комнаты. В первой, нашей «парадной», стояла большая библиотека Дохтурова в старинных шкафах из простого некрашеного дерева, такой же его письменный стол и несколько венских, не совсем на ногах твердых стульев. Во второй — громаднейшем зале, сплошь покрытом редкими персидскими коврами, — все четыре угла были огорожены ширмами из камыша, или, вернее, трельяжами, так как материю к ним мы все собирались купить, да так и не собрались, и служили спальнями.
