Дмитрий Собына - Непокоренный «Беркут»
– Девки бешеные деньги платят за тени, а тут вот бесплатно и еще суперстойкие, не смываются, нужно рецепт запатентовать.
Дым постоянно тянет в нашу сторону, наверное, потому, что от стадиона «Динамо» Грушевского уходит вверх, а теплый воздух по законам физики поднимается вверх. Майдановцы успокоились, камни и «коктейли Молотова» кидают только ночью, стараясь подобраться поближе вдоль домов и прячась в сожженных автобусах, стреляют фейерверками. Вчера один из салютов залетел в строй, где стоял Иван, и взорвался. Один из разлетевшихся в разные стороны выстрелов попал бойцу в ногу, ощущение было такое, что тебя ударили кнутом, а синяк на месте попадания приобрел лиловый оттенок. Он еще долго прыгал и матерился, посылая проклятья в адрес протестующих. Сегодня обещали первый раз отвезти на базу, выкупаться, может, удастся и постирать. Надоело мыться в туалете Кабмина, стоя над унитазом и поливая себе из баклажки, и в рукомойнике стирать нижнее белье, развешивая его на поручнях в автобусе. Спасибо сердобольным гражданам, которые приносят нам и носки, и домашние консервации, и печенье и конфеты. Понемногу бои на Грушевского стихают, устанавливается зыбкий мир.
Весело смеющихся и обсуждающих что-то бойцов отвлек голос фельдшера.
– Журбу не видели? Не могу ему на телефон дозвониться.
– Там, в автобусе сидит, – смеясь, ответил один из милиционеров и тут же закашлялся.
– Горло болит, – откашлявшись, пожаловался он фельдшеру.
– На вот «септефрил», рассасывай три раза в день, – поднимаясь в открытые двери автобуса, медик передал милиционеру таблетки.
– Журба, ты к врачу в поликлинику едешь?
– Да, да, уже выхожу, – ответил Иван, выходя на свежий воздух и зябко кутаясь в бушлат. Кашлял он уже давно, с неделю, а вчера поднялась температура и начался озноб. Фельдшер сказал:
– Нужно съездить в поликлинику, сделать флюорографию.
«Я еще долго продержался», думал Иван. Многие из его товарищей лежали в госпитале с ангиной или воспалением легких. Некоторые с температурой отлеживались в общаге. Подразделение таяло, как снег в жару. Почти все, кто остался в автобусе, кашляли и чихали, сплошной лазарет. Сквозняки в автобусах, постоянные стрессы и воздух, пропитанный дымом затухающих и потом опять разжигаемых шин, не способствовали укреплению здоровья.
– Пойдем, командир машину дал, чтобы по улицам не ходили. Не могу к тебе дозвониться, нет связи. Я двоих оставил возле машины и пошел тебя звать. Давай быстрее, – уже на ходу выговаривал бойцу фельдшер.
Ивана знобило; он поднял воротник и старался втянуть голову в плечи. Хотелось забиться где-нибудь в теплое спокойное место, чтобы тебя никто не трогал. Общаться ни с кем не хотелось.
– Отключил, батарею экономлю, – ответил он односложно, желая, чтобы от него поскорее отстали.
Возле машины, болтая с водителем, ждали два милиционера.
– Привет, мужики, – за руку со всеми поздоровался Иван.
– Ну что, все собрались? Поехали, – предложил водитель командира, – только повязки наденьте, а то если я заболею, кто командира возить будет?
– Да он сам отлично ездит, – засмеялся Голиков Максим, – а ты пока отдохнешь от трудов ратных.
Голиков был из третьего автобуса. Маленький крепыш, с веселым лицом, фанатично преданный спорту и культу здоровья. Он даже в мороз выходил на улицу в футболке заниматься. Позавчера прилетевший камень разорвал ему руку. Поначалу думал, пройдет, помазал йодом, перебинтовал, но рука сильно опухла. Пришлось ехать в поликлинику. Второй товарищ по несчастью постоянно смотрел в окно и ни с кем не разговаривал. Анатолий Дрошенко ехал лечить палец. Вчера у него была красная сыпь, но врач успокоил, что это всего лишь аллергия. Сегодня палец заболел в суставе. Но это все были отговорки – товарищи уже понимали, что Толик просто «косит», стараясь уехать домой. Он сломался – это было видно по его потухшим глазам и безразличию к происходящему. Анатолий изыскивал любую возможность, чтобы остаться в автобусе или общаге. В его внутреннем стержне уже появилась трещина и теперь с каждым днем она увеличивалась, грозя его переломить. И тогда человек может потухнуть, как еле тлеющий уголек, или совершать неадекватные поступки. В механике есть наука – сопромат – определение прочности, жесткости и устойчивости материалов конструкции к нагрузкам. Но еще никто не придумал, как рассчитать предел допустимости моральных и физических нагрузок, при превышении которых внутренний дух человека – его стержень, ломается и что-то в нем незримо изменяется. Он теряет желание действовать, сопротивляться, бороться, расслабляется и просто плывет по течению с безразличием, разъедаемый невидимой ржавчиной сомнений и отговорок, жалостью к себе и безучастностью к окружающим. Через четыре дня командир отправит Анатолия Дрошенко домой, а кому-то вместо него из более-менее спокойного города придется ехать в этот ад. Еще через два месяца Анатолий уйдет на пенсию по состоянию здоровья и, бряцая медалями, будет рассказывать о своем героическом прошлом.
На улицу Пылыпа Орлыка, где находилась поликлиника МВД, с Грушевского доехали быстро. Иван вышел из машины и удивленно остановился. Это был совсем другой мир. Чистый белый снег, не покрытый черными хлопьями гари. Люди, спокойно спешащие по своим делам вполне дружелюбны, только смотрят на четверых грязных, засаленных бойцов удивленно и испуганно, стараются перейти на другую сторону улицы. Наверное, я бы тоже так сделал, если бы увидел людей, только что вылезших из преисподней, другого нереального мира, который видишь только по телевизору и все, что там показывают, кажется фантастикой. Удивление вызывает и поведение грязных парней в камуфляжных куртках с надписью «Беркут» на спине, они не стараются избивать мирных граждан, втаптывать их в землю, как показывают по телевизору. Просто стоят и удивленно смотрят по сторонам. Иван взял в руку снег, понюхал его, потом лизнул – настоящий. За десять дней, проведенных на Грушевского, он уже отвык от чистых, не почерневших от сажи улиц, от спокойной, размеренной жизни обычного человека. Уже стало обыденным: люди, кидающие в тебя камни, товарищи, горящие от разбившихся бутылок с «коктейлем Молотова», лунный пейзаж постапокалиптического мира, раскаленные бочки от круглосуточно поддерживаемого в них огня. В поликлинике, куда зашли бойцы вместе с фельдшером, посетители удивленно осматривали их с ног до головы. Их грязные пропахшие дымом куртки в гардеробной повесили в дальний угол.
– Наверно и нас сейчас где-нибудь в угол засунут, – пробубнил Голиков, смотря, с каким выражением лица взяла его куртку гардеробщица. Но его слова не подтвердились. Сначала они зашли в туалет; после Грушевского все было непривычно: душистое жидкое мыло и ветродуйка с теплым воздухом, чистый унитаз, на котором нет следов грязных ботинок, и белый бачок, не залапанный черными от сажи руками.
– Я бы здесь и жить остался, – пошутил Иван, отмывая горячей водой лицо и шею от копоти. Чисто вымытые, с новенькими карточками, бойцы разбежались по врачам.
Иван сидел напротив терапевта, который внимательно рассматривал его флюорографию.
– В легких нет хрипов, снимок чистый, но дыхание тяжелое. Бронхит. Вам надо полежать и теплое питье, – порекомендовал доктор, что-то записывая в карточке. Журба усмехнулся своему неизвестному отражению в зеркале, висящем за спиной врача. На него смотрело совсем незнакомое лицо – красные, воспаленные глаза с черными кругами, непонятно – или от недосыпания, или от сажи, висящей постоянно в воздухе, впавшие щеки с трехдневной щетиной, резко очерченный нос. Можно прямо из кабинета на съемочную площадку, кино про каторжан снимать.
– И не надо ухмыляться. Здоровье ни за какие деньги не купишь, – сделал замечание медик, истолковав улыбку милиционера по-своему.
– Спасибо доктор, – поблагодарил Иван, выходя из кабинета. Достав телефон, он набрал номер фельдшера.
– Вань, ты в поликлинике побудь. Мы Макса в госпиталь повезли, – быстро протараторив слова, медик отключился.
– Хорошо, – ответил Журба в трубку, из которой уже раздавались гудки.
Спустившись вниз, в холле он забрал свою куртку, сиротливо висевшую в углу, и, усевшись на стул, рассматривал посетителей поликлиники. Интересно было видеть женщин в легких норковых полушубках, на высоких каблуках, громко цокающих по полу. Интеллигентного вида мужчина в длинном пальто с портфелем в руках, спешащий по своим делам. Все это было как-то чуждо ему, в то время, когда его товарищи глотают дым покрышек и падают под градом камней, здесь спокойная, тихая, сытая жизнь. Наверное, так же себя чувствуют солдаты, вернувшиеся с войны, попадая в мирное время, они не могут понять его. Входные двери открылись и на пороге возникла более понятная Ивану картина. Пятеро вэвэшников, такие же, как и он грязные, зашли в вестибюль поликлиники, удивленно осматриваясь по сторонам. Иван их понимал.
