Юджин Ли-Гамильтон - Воображенные сонеты (сборник)

Гасконский дом, не радующий взора,
Где лишь ветра соленые метут,
Да на пригорках обрели приют
Сосенки — худосочны, тонкокоры.

Дом? Колокольня древнего собора,
Норманнами поставленного тут;
Он утонул в глуби песчаных груд —
Не сыщешь ни придела, ни притвора.

Всё сгинуло! как явствен образ рока:
Мечтаний детских пышный особняк
Разрушит жизнь — над нефами осока,

А свод апсиды поглотил овраг;
И рады мы руине одинокой,
Что нас оберегает кое-как.

Я грелся у горящего бревна,
Меж алых языков плясали тени;
Мне к Будущему виделись ступени,
Грядущие мелькали времена.

Вот стала ниже пламени стена,
И для меня пришла пора сомнений,
Но все же согревала мне колени
От красных углей жаркая волна.

Прошли года. И я в ночи июня
Смотрю, как искры поглощает мгла,
Как меркнет то, что рдело накануне —

И вижу прогоревшее дотла
Свое Вчера, потраченное втуне.
А Будущее? Серая зола.

Мне снилась Лета — царство вялых вод
С перержавелой цепью на причале;
Пришедшие на берег припадали
К ней, погружая в реку жадный рот.

И с каждой каплей уменьшался гнет
Для них былой любови и печали;
И отплывали в солнечные дали,
Где не бывает боли и невзгод.

Я к Памяти прикован — кто же мне
Подаст соленых слез глоток ничтожный,
Зачерпнутый в летейской глубине?

Избавит от мечты пустопорожной,
Несбывшейся не по моей вине,
И тень прогонит прочь надежды ложной?

Натаскивали много лет назад
Своих собак испанские сеньоры
Искать индейцев потайные норы,
И был паек у псов, как у солдат.

Куда ни прячься беглецов отряд —
Не скроют запах ни леса, ни горы;
Истошным лаем бешеные своры
На золотой указывали клад.

Вот так за каждым гением вдогон
Судьбы ищеек стаища несется,
Ища поживы, от начала века;

Индейских, правда, не дошло имен,
А стихотворцы да первопроходцы —
И боль, и слава Книги Человека.

Ты — дева из холодного металла,
Усеянный внутри клинками шкаф,
Что приказал какой-то рейнский граф
Воздвигнуть в центре пыточного зала.

Тебя лобзать велели для начала
Несчастной жертве; дребезжал сустав;
И ты, ее в объятия приняв,
Вонзала в тело острые кинжалы.

Обычно руки страшные разжаты,
С улыбкой смотришь ты по сторонам,
Но стоит вспомнить о тебе некстати,

Шарниры заскрежещут глуховато,
Потом придут в движение — и нам
Не избежать убийственных объятий.

Мы лучшее бросаем силам зла:
Так мать в России сына из саней
Волкам швырнула, что неслись за ней,
И страшной жертвой жизнь себе спасла.

За нами стая мчится, как стрела,
Весь отведенный нам остаток дней;
Мы гоним запыхавшихся коней,
Волкам кидая детские тела.

Мы скачем; пролетают мимо ели;
Увы, мы оторваться не сумели —
Всё ближе, ближе слышен волчий вой;

Ушли! рысак встает в поту и мыле…
Где то, что мы за жизни заплатили,
Проглоченное санной колеей?

В моей душе которую неделю
Звучит зловещий, заунывный звон —
Так колокол, на бакен прикреплен,
Гремит над судном, сгинувшим на мели.

Надежды брызги в море оскудели,
А волны горя бьют со всех сторон;
И панихиду громко воет он
По тем, кому не выбраться отселе.

«Спасенья нет!» — Он стонет неустанно,
И меди бой пронзает тишину —
«Твой рейс окончен в пасти у капкана.

Спасенья нет. Позволено челну
Лишь раз проплыть по волнам океана.
Зачем же ты его пустил ко дну?»

«Кто ты, двойник, безмолвный силуэт?
Ты — Боль моя, что дышит в каждой жиле?»
«Боль спит и просит, чтобы не будили.
„Усталость?“ — „Я опять отвечу `нет`“.»

«Принес ты веток лавровых букет;
Ты — это я, кем был когда-то, или
Надежда ты?» — «Она давно в могиле,
А прежний ты в долу, где умер свет.

Нет, хоть я схож со всеми. На вопрос
Отвечу так: удел мой — в мире грез
Дела богов отображать без лжи;

Я — дух твоих сонетов и принес
Не лавр, а плод, что у Содома взрос,
Омытый в горьких омутах души».