Юрий Воробьевский - Неизвестный Гитлер
«В то время как другие государственные деятели учитывали реальность существующего соотношения сил, он отталкивался от несуществующего. Точно так же, как начал он без оглядки на реальное положение вещей проектировать новый мегаполис Берлин, планировалась им и полная перестройка Европы и всего мира; не только он сам пришел из ниоткуда – из ниоткуда шли его мысли» [47]. Современный исследователь, возможно, и сам не осознал, насколько точно разложил на простые слова неосязаемую материю гитлеровского феномена. Источником мыслей Гитлера действительно было «великое ничто», сама диавольская пустота. И не случайно мысли эти, созидательные на первый взгляд, вели только к одному – смерти и разрушению.
Все это явно роднит фюрера с обожаемым им Ницше. Тот сам называл себя лишь мундштуком нечеловеческих сил. Диавол дунул в свою трубу, и прогремело: «Бог умер!»
Философ страдал беснованием в течение двадцати лет. Этим периодом датируются его основные произведения. Почти все они созданы путем автописьма. «Заратустра овладел мною» – так называл он свое состояние. Ницше, не без нелепой гордости, описывал эту «творческую одержимость»:
«Имеет ли кто-нибудь в конце девятнадцатого столетия ясное представление о том, что поэты сильных эпох называли вдохновением? Если нет, то я это опишу. – Действительно, при самом ничтожном остатке суеверия в душе почти невозможно отказаться от представления, что являешься только воплощением, только мундштуком, только посредником сверхмощных сил. Понятие откровения, в том смысле, что внезапно, с невыразимой достоверностью и тонкостью нечто становится видимым, слышимым, нечто такое, что глубоко потрясает и опрокидывает человека, – только описывает факты. Не слушаешь, не ищешь; берешь – и не спрашиваешь, кто дает; будто молния сверкнет мысль, с необходимостью, уже облеченная в форму, – у меня никогда не было выбора. Восторг, неимоверное напряжение которого иногда разрешается потоком слез, восторг, при котором шаг то бурно устремляется вперед, то замедляется; полный экстаз, пребывание вне самого себя, самым отчетливым сознанием бесчисленных тончайших трепетов и увлажнений, охватывающих тело с головы до ног; глубина счастья, в которой самое болезненное и мрачное действует не как противоположность, а как нечто само собой обусловленное, вынужденное, как необходимая краска среди такого избытка света…»
Этого «гения» не смущало элементарное противоречие. С одной стороны: «свобода воли», «сверхчеловек», а с другой – довольно жалкие: «у меня никогда не было выбора», «с необходимостью», «вынужденное»… Мундштук пригоден лишь тогда, когда он полый внутри. Когда полностью подавлена собственная воля.
В таком состоянии почти всегда несчастный получает антихристианские по своей сути диктовки. В 1937 году в Германии был издан «Трактат по истории германского духа», в котором сочувственно писалось: «Обоснование христианской морали – религиозный индивидуализм, постоянное чувство вины, кротость, идея спасения души – все это чуждо Ницше».
Сам Гитлер счел нужным приехать в архив Ницше в Веймаре и сфотографироваться рядом с бюстом философа. Его сестра Элизабет Фёрстер-Ницше встречала фюрера восторженно. Она заявила, что он «производил впечатление фигуры скорее религиозной, чем политической».
Цвейг писал о Ницше весьма выразительно: «Давно уже вздрагивает его рука (с тех пор как она пишет под диктовку высших сил, а не человеческого разума), подписывая письма именем «Фридрих Ницше»: ничтожный сын наумбургского пастора – подсказывает ему смутное чувство – это уже давно не он, – переживающий неимоверное, существо, которому нет еще имени, колосс чувства, новый мученик человечества. И только символическими знаками – «Чудовище», «Распятый», «Антихрист», «Дионис» – подписывает он письма – свои последние послания, – с того мгновения, как он постиг, что он и высшие силы – одно, что он – уже не человек, а сила и миссия… «Я не человек, я динамит». «Я – мировое событие, которое делит историю человечества на две части», – гремит его гордыня, потрясая окружающую его пустоту…»
Бог умер только в сердце Ницше и ему подобных. А без Христа, как писал святитель Иустин Попович, мир – это «большой космический сумасшедший дом». Злыми санитарами в нем служат демоны.
Всякий революционер это вообще, как правило, – псих. Об этом и Раковский говорил, и психиатры догадывались. Еще в конце XIX века писали о «политическом и реформаторском расстройстве». Да, существует такая мания. В разрушении христианских империй она сыграла не последнюю роль.
«Это болезнь, – утверждал профессор Рихард фон Крафт-Эббинг, – инкубационный период ее долгий, зачастую он начинается в детстве» [33]. Нельзя не согласиться и с таким мнением: «Большинство русских «борцов с царизмом» были таковы, что становится вообще непонятно, что им было нужнее всего – хороший психиатр или попросту дешевый публичный дом» [3].
Кстати, «нежный возраст» реформатора искусства и неудачливого революционера Вагнера полон мистическими переживаниями. «С самого раннего детства, – пишет Вагнер, – все необъяснимое, таинственное производило на меня чрезвычайное действие. Припоминаю, что даже неодушевленные предметы, как мебель, нередко пугали меня: если я долго оставался один в комнате и сосредотачивал на них внимание, то начинал вдруг кричать от страха, так как мне начинало казаться, что эти предметы оживают»…
Было бы смешно наклеить на подобное переживание какой-нибудь латинский психиатрический термин и на этом успокоиться. В этих состояниях кроется вся мгла и бездна будущих вагнеровских «откровений».
Шпенглер справедливо писал: Вагнер никогда не увлечет здоровую натуру, он для городских мозгляков. О болезненности творчества композитора свидетельствовал и Ницше: «Вагнер был революционером, он бежал от немцев… У артиста нет в Европе отечества, кроме Парижа; деликатность всех пяти чувств в искусстве, которую предполагает искусство Вагнера, чутье нюансов, психологическую болезненность, – все это находят только в Париже».
Большую часть своей музыки Вагнер слышал галлюцинативно
А вот еще характерные воспоминания Вагнера: «Не было ни одной ночи, до конца моего детства, чтобы я не проснулся от какого-то сна с привидениями с ужасным криком, который никогда не прекращался до тех пор, пока меня не успокаивал человеческий голос».
Все это очень похоже на признаки душевной болезни. А ведь подобные состояния могут быть индуцированы вовне – в зависимости от таланта их носителя. Недаром Вагнер относился к типу творцов-визионеров. Большую часть своей музыки он слышал галлюцинативно…
