Юрий Воробьевский - Неизвестный Гитлер
К самому фюреру смерть приближалась на фоне страшных и нелепых декораций. Итак, восьмиметровая глубина бункера. «… такой уход под землю отвечал все явственнее проявлявшимся главным чертам его натуры: страху, недоверию и отрицанию реальности» [47]. И вот он мрачно сидит под портретом Фридриха II, машинально поглощая очередную тарелку заварных пирожных. На впалых старческих щеках и усах остаются крошки.
Только что ушел верный Геббельс. Он вслух читал «Историю Фридриха Великого», нашел в ней то место, где описываются поражения пруссаков от русского оружия. Страшная зима 1761/62 годов. Фридрих уже готов принять яд, но слышит своевременное увещевание: «Отважный король, погоди еще немного, и твои мучения кончатся, уже восходит за тучами солнце твоего счастья, которое вот-вот покажется». 12 февраля умерла царица, и свершилось чудо Бранденбургского дома… Фюрер слушал и плакал. Он вспоминал ту короткую надежду, которую дало известие о смерти Рузвельта. Увлекшийся гороскопами Геббельс кричал в трубку: «Мой фюрер, я поздравляю Вас. Звезды предсказали, что вторая половина апреля принесет нам переломный момент. Сегодня – пятница, 13 апреля. Это переломный момент!»
Но – день проходил за днем, и все надежды снова пропали… Остатки воли самого фюрера, несмотря на его склонность к театральным трагедиям, тянулись к жизни. Однако другая, гораздо более могучая воля, требовала смерти. Она издевалась над своей жертвой и пугала ее, попадая в самое больное место этого театрала. Гитлер неоднократно повторял, что не хочет попасть в плен и стать главным персонажем в «поставленной евреями пьесе». Да, лучше смерть. И для самого фюрера, и для всей Германии.
«С приближением краха значительно четче проступили и тенденции к мифологизации. Штурмуемая со всех сторон Германия уподобляется теперь одинокому герою. Гитлер в очередной раз мобилизует глубоко укоренившуюся в немецком сознании тягу к идеализируемому презрению к жизни, к романтике поля брани… Вагнеровские мотивы, германский нигилизм и какая-то романтика гибели входили сюда пестрой и похожей на оперную постановку составной частью. «Лишь одного еще хочу я – конца, конца!» Разумеется, неслучайно Мартин Борман в своем последнем сохранившемся письме из Имперской канцелярии, написанном в начале апреля 1945 года, напоминает своей жене о гибели «доброй памяти Нибелунгов в зале короля Этцеля», и вполне можно предположить, что старательный секретарь и этот образ перенял у своего патрона» [47].
Жена Геббельса Магда на коленях умоляла его спасти для Германии свою жизнь. Он и здесь не отказал себе в театральном жесте: решительно оттолкнул плачущую женщину. Он сказал, что никуда не уйдет из Берлина и останется здесь «на вечном посту».
Ах, как дрожит левая рука! Не унять. На кителе (небывалое дело!) – пятна от пролитого овощного супа. Серое лицо. Синяки под налитыми кровью глазами. Взгляд опустошен.
Бетонные стены, деревянная софа, три кресла. На столе – очки с огромными диоптриями и лупа. Бумаги с увеличенным шрифтом. Небольшой столик с радиоприемником. Он молчит [59] . Тишина и электрический свет как будто подчеркивают искусственность его существования.
Последние усилия воли направлены только на одно – увлечь за собой как можно больше людей. Послать их в бой.
Еще недавно, в январе, в своем последнем выступлении он попытался внушить по радио всей Германии: победит не Азия, а Европа.
Усилием воли он пытается натянуть на себя какое-то подобие маски прежнего фюрера. Сейчас ему предстоит в последний раз подняться на поверхность. Но сначала – мучительно – проковылять двадцать метров по коридору, то и дело присаживаясь на скамейку.
И вот он обходит строй подростков с фаустпатронами. Вручает кресты. Пока еще – Железные. Увитые листьями с дуба Вотана. Посылает на смерть в последний раз. Стрекочет кинокамера. Последняя съемка…
В ночь на 28 апреля, когда обстрел рейхсканцелярии достиг высшей точки интенсивности и появления русских солдат можно было ожидать каждую минуту, Гитлер собрал «самоубийственный совет». Так назвала это совещание Ханна Райч. Было решено: как только враг войдет на территорию канцелярии, начнется массовое самоубийство. Деловито давались последние инструкции, как принять яд из флаконов. По словам Райч, все казались словно загипнотизированными этой идеей. Началась дискуссия, как произвести более полное уничтожение тел. Некоторые без конца повторяли клятвы верности фюреру… После смерти Гитлера наваждение развеялось, и из присутствующих на самоубийство решились, кажется, только Геббельсы. Министр пропаганды так долго внушал танатократические идеи всей стране, что вконец загипнотизировал и себя, и свою супругу. По словам Ханны Райч, Магда Геббельс выражала огорчение, что есть люди, не способные уничтожить себя, и которым придется жить без «чести», как человеческим созданиям без души…
Итак, все кончено. Женитьба на Еве Браун обозначает конец мифа о нечеловеческом существе – фюрере, невестой которого является сама Германия. Пожав руки сотрудникам, сгорбившись, он уходит за дверь. Все ждут. Где-то рядом после обильной выпивки вдруг начинаются бешеные танцы. Напряжение последних недель ищет выхода в истерическом веселье. Его не могут унять даже строгие окрики: прекратите, фюрер готовится к смерти! Наконец – выстрел. Через некоторое время приближенные осторожно открывают дверь в страшное помещение. Адольф Гитлер сидит, скрючившись, на кушетке. Ее спинка забрызгана кровью. Выстрел из «вальтера» был произведен в рот. Ева Браун, точнее, теперь уже Ева Гитлер, также мертва. У ее ног валяется револьвер, но она им не воспользовалась. Приняла яд.
Так закончилась эта партия вагнерианского героя. Его жена сознательно последовала за ним следом. Как Брунхильда за Зигфридом. Вскоре во дворе запылал жертвенный костер. Тела самоубийц подожгли с помощью бензина.Одержимый Вотаном
Напомним, что Нибелунги – духи ночи и тьмы. А наследниками этих духов, по Вагнеру, являются люди. Раз так, то впору поговорить о роли духов в истории. И о союзе с ними смертных.
Как Гитлер заключил такой союз? Помните? «Спутав» Вотана со Христом, он считал, что получил посвящение от копья владыки Валгаллы.
Первоначально договор с диаволом порождает эйфорию могущества. В 1936 году, после успешного ввода войск в Рейнскую зону (генералы возражали) Гитлер заявил: «Я иду по предначертанному мне провидением пути совершенно безопасно, как лунатик по карнизу».
Лунатик? Что ж, обратимся к психиатру. Анализируя «Майн кампф», профессор М. Кох-Хиллебрехт пишет: «Из скучного потока слов в текстах Гитлера вдруг совершенно неожиданно появляются ясные четкие фразы. Создается впечатление, что это писал другой человек или сам автор неожиданно превратился в рупор некоего оракула. Подобные предложения часто даже выделены в тексте жирным шрифтом, впоследствии уже в Третьем рейхе превратились в крылатые слова: «Так я решил стать политиком», «Германия либо станет великой державой, либо ее не будет вообще»…
