Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3
— Может быть, но пока вы о них заботитесь и вас они должны знать как отца, чье имя они носят.
Да, это так; но Карлин слишком порядочный человек, чтобы не признаваться, когда мне взбредет в голову избавиться от этого. Он хорошо знает, что они его, и моя жена будет первой, кто возразит, если он не признает это.
Так думал этот порядочный человек, и относился к этому положению очень спокойно. Он любил Карлина, при том что его жена тоже его любила, с одной только разницей, что последствием его любви не было рождение детей. Отношения такого рода не редкость в Париже среди людей определенного сорта. Двое из самых знатных сеньоров Франции очень мирно делят жену и имеют детей, носящих имя не своего настоящего отца, а мужа своей матери; всего век, как пришло это явление, и потомки этих детей известны сегодня под тем же именем. Знающие об этом смеются, и они правы. Те, кто знает, как обстоит дело, имеют право посмеяться.
Самый богатый из итальянских комедиантов был Панталон, он был отцом Коралин и Камиллы, кроме того, он занимался и ростовщичеством. Он хотел дать мне обед в семейном кругу. Две сестры меня очаровали. Коралин была на содержании у принца Монако, сына герцога Валентинуа, который был еще жив, в Камиллу был влюблен граф де Мельфор, фаворит герцогини Шартрской, ставшей к тому времени герцогиней Орлеанской вследствие смерти ее отчима.
Коралин была менее живая, чем Камилла, но более красивая; я начал было ей строить куры не вовремя, что было сочтено неуместным; но это неурочное время продолжалось постоянно, так что я несколько раз оказывался там, когда приходил навестить ее принц. При первых встречах я отвешивал ему реверанс и уходил, но в дальнейшем он стал говорить мне остаться, потому что принцы наедине со своими любовницами обычно не знают, что делать. Мы ужинали втроем, его роль сводилась к тому, чтобы смотреть на меня, слушать и смеяться, моя — есть и говорить.
Я счел своим долгом нанести визит вежливости этому принцу в отеле де Матиньон на улице Варен.
— Я очень рад, — сказал он мне, — что вы пришли, потому что я обещал герцогине де Рюфек привести вас к ней, так что мы сейчас пойдем.
Вот еще одна герцогиня. Нет ничего лучше. Мы садимся в «дьябло» — модную коляску, и вот мы, в одиннадцать утра, у герцогини. Я вижу женщину шестидесяти лет, с лицом, покрытым румянами, в пятнах, худым, некрасивым и увядшим, неприлично развалившуюся на софе, которая при моем появлении вскричала:
— Ах! Вот прекрасный мальчик! Принц, ты очарователен! Иди садись здесь, мой мальчик.
Я повинуюсь, удивленный, и чувствую при этом невыносимое зловоние мускуса. Я вижу уродливую открытую грудь, которую демонстрирует мегера, соски, невидимые из-за покрывающих их мушек, но осязаемые. Где я? Принц уходит, говоря, что возвратит мне свой «дьяболо» через полчаса, И что ждет меня у Коралин.
Едва принц уходит, эта гарпия впивается в меня своими слюнявыми губами, влепляет поцелуй, от которого я чуть не задохнулся, и протягивает свою тощую руку туда, куда влечет ее скверная душа, говоря мне:
— Посмотрим, какой красивый у тебя…
— Ах! Боже мой! Мадам герцогиня.
— Ты отодвигаешься? Отчего? Ты ребенок.
— Да, мадам. Потому что…
— Что?
— Я… Я не могу, я не смею…
— Кто же ты, в конце концов?
— Я педераст.
— Ах! Грубая свинья.
Она вскакивает, оскорбленная, и я также, и быстро выскакиваю за дверь и бегу из отеля, боясь, что швейцар меня остановит. Я беру фиакр и иду рассказать эту, мягко говоря, черную историю Коралине, которая очень смеется, но в то же время соглашается со мной, что принц сыграл со мной злую шутку. Она отмечает во мне присутствие духа, с которым я выпутался из этой неприятной истории; однако не соглашается заменить мне герцогиню. Несмотря на это, я не теряю надежды. Я знаю, что она не воспринимает меня в достаточной мере влюбленным.
Три или четыре дня спустя я наговорил ей за ужином много всего и потребовал расчета в таких ясных выражениях, что она обещала вознаградить мою любовь завтра.
— Принц Монако, — сказала она, — вернется из Версаля лишь послезавтра. Завтра мы поедем в кроличьи садки, пообедаем там вдвоем, поохотимся на хорьков и вернемся в Париж довольные.
— В добрый час.
Назавтра в десять часов мы садимся в кабриолет, и вот — мы на заставе Вожирар. В тот момент, когда мы ее проезжаем, навстречу — коляска «визави» с кучером в иностранной ливрее:
— Остановитесь, остановитесь.
Это был шевалье де Виртемберг, который, не взглянув в мою сторону, начинает осыпать Коралину нежностями, затем, высунув голову наружу, говорит ей на ушко, она отвечает ему таким же образом, затем он говорит ей что-то еще, она думает немного, затем говорит мне, взяв меня за руку и смеясь:
— У меня важное дело с этим принцем; отправляйтесь, дорогой друг, в садки, обедайте там, охотьтесь и приходите ко мне повидаться завтра.
Говоря так, она слезает, садится в «визави» и посылает мне воздушный поцелуй.
Читателю, который бывал в подобном положении, не нужно объяснять тот порыв гнева, которым я был охвачен в этот позорный миг. Тем же, кто этого не испытал, я объяснить ничего не смогу. Я не хотел оставаться в этом проклятом кабриолете ни минуты, я приказал слуге катиться ко всем чертям, взял первый же фиакр, который нашел, и отправился к Патю, которому описал приключение, пылая гневом. Патю нашел мое приключение комичным, не новым и в порядке вещей.
— Как в порядке вещей?
— Потому что нет такого молодого человека, с которым не могла бы приключиться подобная история, и он, если у него достанет ума, не должен испытывать от этого чувство унижения. Что касается меня, я тебе завидую, я бы не отказался от такого хоть завтра. Я тебя поздравляю. Ты можешь быть уверен, что завтра будешь иметь Коралину.
— Я этого больше не хочу.
— Это другое дело. Не желаешь ли пойти обедать в отель дю Руль?
— Честное слово, да. Мысль прекрасная. Едем туда.
Отель дю Руль был знаменит. За два месяца, что я жил в Париже, я его еще не видел, и испытывал большое любопытство. Женщина хозяйка, купившая этот отель, его очень хорошо меблировала и держала там двенадцать или четырнадцать отборных девиц. У нее был хороший повар, отличные вина, превосходные кровати, и она принимала всех, кто являлся к ней с визитом. Ее звали мадам Париж, ей покровительствовала полиция; отель располагался на некотором расстоянии от Парижа, так что хозяйка была уверена, что те, кто ее посещает, — люди комильфо, потому что это было слишком далеко, чтобы приходить пешком. Охрана у нее была превосходная, цены на все удовольствия — фиксированные и недорогие. Платили по шесть франков за завтрак с девушкой, двенадцать франков — за обед, луидор — за ужин и ночевку. Это был порядочный дом, и о нем говорили с восхищением. Мне не терпелось там побывать, и я находил, что это лучше, чем кроличьи садки.
