Александр Бондаренко - Милорадович
«В Киеве услышали мы в первый раз о будущем нашем шефе — Милорадовиче. Там знали этого молодого генерала, одного из русских героев в Италии — обвешенного крестами (тогда это было редко), пылкого на войне, любезного, даже пленительного, в обхождении с прекрасным полом. Но еще более подробностей узнали мы о нем, проезжая Волынь. Там гремели обе его славы — военная и разгульная. Нам рассказывали, что, несмотря ни на какие дороги, рано весною и в позднюю осень, он любил скакать по-курьерски. Особенно удивлялись тому, что он никогда не дозволял тормозить своего экипажа, и с каждой горы, как бы крута она ни была, мчался во весь конский скок, приводя в трепет самых бестрепетных фурманов (извозчиков) — по большей части евреев…
Нам рассказывали также, что он любил музыку, охотно слушал русские песни и давал великолепные балы, на которых до упаду танцевал с живыми, прекрасными польками.
…Наконец мы приехали в Ровно, старинный польский городок. Вдруг пронесся плавным галопом через всю площадь статный ездок в генеральском мундире на гнедой английской лошади. Чепрак, залитый золотом, и множество крестов на груди сверкали на солнце. Высокий султан волновался над шляпою. Это был Мршорадович. За ним неслась его свита из адъютантов и ординарцев, пользовавшихся прекрасными лошадьми из его конюшни… Все эти особы ехали к шефу полка обедать. За обедом — так нам рассказывали — играли 24 музыканта из крепостных людей генерала. После обеда ездили опять верхами или катались с песенниками на лодках по озеру, окружавшему с одной стороны город. Вечером отправлялись на гербату (на чай) в замок к князю Юзефу Любомирскому. При чае всегда было чтение; читали по очереди вслух журналы, чаще какое-нибудь новое произведение французской литературы. Тогда еще не убивали время за картами. Игрывали на бильярде и в шахматы. Милорадович считался опасным бойцом с кием в руках и на шахматной доске. Везде он рисковал, везде делал смелые выходки, изумляя противников отвагою, а часто и успехом.
Вдруг раздавался в зале резкий звук смычка — и через минуту все общество кружилось в звонком вихре вальса или рисовалось в мазурке.
Много было патриархального в тогдашней военной жизни. Офицеры любили Милорадовича, солдаты обожали его»[528].
«Нас представили генералу после его обеда. Он лежал в мундире нараспашку на софе и курил трубку. Богатый янтарь дымился в устах его. Тут имел я время рассмотреть своего шефа, как говорится, с ног до головы, и вглядеться в лицо чрезвычайно значительное. В этом лице тотчас можно было угадать родовые черты серба. Но большой сербский нос не портил его лица, продолговато-округлого, тогда еще веселого, открытого. Русые волосы легко осеняли чело, слегка отененное думою. Он имел светлые, голубые глаза, которых очерк был продолговатый и взор ясный. Улыбка скрашивала губы узкие, даже несколько поджатые. У иных означает это скупость; в нем могло означать только какую-то внутреннюю силу, потому, что нескупость его слишком была известна! — Правда, по временам, и он бывал скуп, но надолго ли? После поездок в Белую Церковь всякий раз принимался он за хозяйство. "Знаешь ли (говорил он), как аккуратно живет генерал П… Вот хозяин! Я непременно стану жить так же. Он дал мне формы для заведения хозяйственных книг и по дому, и по деревне; у меня страшный везде беспорядок; но этого более не будет!.." И тут закипала работа. Переплетали книги, графили листы, распределяли должности между дворней и даже записывали расход и приход в продолжение двух, трех суток. Но скоро это прискучивало: книги валялись уже под столом, и старое шло по-старому»[529].
«Генерал отличался своею грудью. У него была, как говорят, грудь колесом. Красиво обозначалась она под мундиром, при стройной, щегольски затянутой талии. Он был только что разве среднего роста, но плечист.
…Окинув взором нас, молодых офицеров, и видя, что все мы были дробны ростом, Милорадович улыбнулся шутливо, не сардонически (он мог вспылить, рассердиться, но не умел язвить) и сказал: "Ну, Бог мой! (любимая его поговорка) теперь только нам нужна война! Война! А воины есть!"»[530]
«"Вы читаете по-французски?" — Читаю. — "Пожалуйте прочтите! (и подал мне книгу) Я долго сегодня читал. В горах Италии простудил я свои глаза: они часто воспаляются". — Я принял книгу. Это было описание какого-то плавания по Тихому океану и рассказы о быте и междоусобных войнах разноплеменных островитян-дикарей. Я начал читать звонко и приятно. По временам он прерывал чтение и заводил разговор. При сей верной оказии я выгружал все, чем наделило меня корпусное ученье, по части истории и географии. Мы говорили также о войне и политике, касались даже предметов философии… "Я очень вами доволен, — сказал генерал. — Приходите завтра обедать; мы познакомимся короче!"»[531]
Вот такие очерки оставил о своем начальнике Федор Глинка. По этим рассказам Милорадович совсем не кажется столь ограниченным человеком, как утверждали некоторые. Хотя Федор Николаевич был к нему очень пристрастен.
В первом номере журнала «Москвитянин» за 1844 год был опубликован его же непритязательный рассказ «Иванчук», названный по фамилии солдата, который, тоскуя по дому, дважды бежал из полка… Во второй раз военный суд приговорил его к телесному наказанию, что смутило весь город, — и лишь полковой шеф сохранял видимое спокойствие. Хотя «…в поведении Милорадовича заметна стала какая-то особенность. В почтовые дни, вместо того, чтоб, по всегдашнему своему обыкновению, диктовать бумаги вслух, декламируя и расхаживая по комнате или лежа, растянувшись на диване, он уединялся в уголок и писал, писал… Потом сам делал конверт, запечатывал его с особенной тщательностью и с надписью: "в Брест" или "С.-Петербург" — отдавал для отсылки. С почты приказал он также приносить бумаги прямо к себе…»[532].
Когда же солдата повели на казнь, генерал продиктовал полковому адъютанту: «"По предварительному сношению с высшим начальством, которое соблаговолило уважить представленные мною причины, я имел счастье исходатайствовать (это его любимое слово) рядовому из рекрут Иванчуку за вторичный побег его — прощение. Вследствие чего (опять его привычное в бумагах слово) виновного рекрута от телесного наказания освободить и переслать в дальнюю мушкетерскую роту. Полковому священнику рекомендовать сделать Иванчуку приличное отеческое увещание; а капитан *** имеет поручить его строгому надзору двух старых мушкетер, бывших со мною в Италии".
— Готово? Подай! — и тут размашистым почерком, с живописным крючком, подмахнул он: "Милорадович"»[533].
