Андре Агасси - ОТКРОВЕННО. Автобиография
- Точно тебе говорю! Я уверен. И брось переживать насчет Джиллиан! Она - проходной вариант. У тебя всегда будут проблемы с девчонками, это нормально, такова уж твоя животная натура. Но скоро девушкой, с которой у тебя будут проблемы, станет не кто-то, а Брук Шилдз!
- Брук Шилдз? С чего ты взял?
Перри хохочет:
- Я не знаю, просто читал о ней недавно в Time. Она скоро окончит Принстон. Брук - самая красивая женщина в мире, умная и знаменитая. Когда-нибудь ты пригласишь ее на свидание. Пойми меня правильно, твоя жизнь, скорее всего, никогда не станет нормальной, - но скоро ее ненормальности все будут завидовать.
Приободренный Перри, я отправляюсь в Азию. Денег, которые у меня остались, как раз хватит нам с Фили на поездку туда и обратно. Я участвую в Открытом чемпионате Японии и выигрываю несколько матчей, прежде чем потерпеть поражение в четвертьфинале от Андре Гомеса. Затем лечу в Сеул, где дохожу до финала. Там я проигрываю, но все же получаю семь тысяч долларов призовых. Этого хватит, чтобы еще три месяца искать свою игру.
Когда мы с Фили приземляемся в Вегасе, я радуюсь и чувствую себя свободным. Отец приезжает нас встречать, и, когда мы с братом идем через залы международного аэропорта Маккаран, сообщаю, что принял важное решение: хочу обнять отца.
- Обнять? А зачем?
- У меня хорошее настроение. Я счастлив, в конце концов! Почему бы и нет? Вот и сделаю это. Живем только один раз.
Отец стоит у выхода в бейсбольной кепке и солнечных очках. Я решительно подхожу к нему и сжимаю в объятиях. Он застывает в совершенной неподвижности. Мне кажется, что я обнимаю чучело.
Разжимаю объятия… И обещаю себе никогда больше не делать этого.
В МАЕ 1987 ГОДА МЫ С ФИЛИ летим в Рим. Я в основной сетке турнира, так что наше проживание оплачивают организаторы. Мы меняем забронированную Фили затрапезную гостиницу, где нет ни телевизора, ни занавесок в душе, на первоклассный отель Cavalieri, гордо глядящий на город с вершины самого высокого из римских холмов.
Перед турниром у нас есть несколько свободных дней, чтобы побродить по городу и посмотреть достопримечательности. Мы отправляемся в Сикстинскую капеллу и долго разглядываем фреску, на которой Иисус передает святому Петру ключи от Царствия Небесного, разглядываем потолок, расписанный Микеланджело. Экскурсовод говорит: «Микеланджело всю жизнь мучительно стремился к совершенству, впадая в ярость всякий раз, когда замечал мельчайший недостаток в своей работе или в материале, который он собирался использовать».
Мы проводим целый день в Милане, посещая церкви и музеи. Пол-часа стоим перед «Тайной вечерей» Леонардо да Винчи. Мы узнаем о записных книжках Леонардо, где можно найти беглые эскизы человеческих тел, а также футуристические изображения вертолетов и уборных современного вида. Мы оба поражены тем, что в одном человеке может уместиться столько идей. «Главное - вдохновение, - говорю я Фили, - в этом весь секрет».
Открытый чемпионат Италии проходит на кортах с красным грунтовым покрытием - оно сразу показалось мне неестественным. До этого мне приходилось играть лишь на зеленых грунтовых кортах, они считаются довольно быстрыми.
Красный грунт - это горячий клей и расплавленная смола, уложенные поверх зыбучих песков.
- Если уж человек погряз в эту чертову красную глину, то его уже не вытащишь, - жалуюсь я Нику на первой же тренировке.
- Все нормально, - ухмыляется он. - Нужно только привыкнуть. Не будь таким нетерпеливым, не пытайся забить каждый мяч.
Что он имеет в виду? Я проигрываю во втором раунде.
Мы летим в Париж, на Открытый чемпионат Франции. Здесь - тоже красное грунтовое покрытие. Я ухитряюсь выиграть в первом раунде, но вылетаю после второго. Мы с Фили вновь стараемся посмотреть город, узнать что-нибудь для общего развития. Отправляемся в Лувр, его бесчисленные картины и скульптуры ввергают нас в панику. Мы не знаем, куда свернуть, где остановиться, не в силах понять то, что видим. Оглушенные, переходим из зала в зал и вдруг видим картину, которую понимаем даже слишком хорошо. Это полотно эпохи итальянского Возрождения: молодой обнаженный мужчина стоит на вершине скалы. Одной рукой он схватился за голую, надломленную ветку дерева, другой держит женщину и двоих детей. Вокруг его шеи обвил руки старик, возможно, отец, сжимающий сумку с чем-то, похожим на деньги. Под скалой распростерлась бездна, усыпанная телами не сумевших удержаться. Все зависят от силы обнаженного мужчины, от его хватки.
- Чем дольше смотришь, тем, кажется, крепче рука старика сжимает шею этого парня, - говорю я Фили.
Фили кивает. Он смотрит на обнаженного мужчину и тихо говорит:
- Держись, брат.
В ИЮНЕ 1987 ГОДА мы отправляемся на Уимблдон. Я буду играть с французом Анри Леконтом на корте номер два. Его называют «кладбищенским кортом» из-за позорных поражений, которые неоднократно доводилось терпеть на нем самым разным игрокам. Впервые мне предстоит играть на священном для любого теннисиста стадионе, - и с первого же взгляда он мне категорически не нравится. Я, простой необразованный парень из Лас-Вегаса, не люблю все чужеродное, а Лондон для меня чужероден до крайности. Британская пища, автобусы, освященные веками традиции. Как ни странно, даже трава на газоне Уимблдона пахнет не так, как дома.
Чтобы еще больше сбить с толку игроков, официальные лица Уимблдона с удовольствием снобов, облеченных властью, рассказывают участникам, как следует себя вести. Меня же выводят из себя любые правила, особенно - бессмысленные. Почему я должен носить белое? Вообще, почему кого-то волнует, во что я одет?
Я почувствовал себя оскорбленным: почему меня здесь постоянно ограничивают и принуждают? Может быть, я здесь не очень-то нужен? Почему спортсмен должен показывать пропуск, чтобы пройти в раздевалку? Я участвую в этом турнире, но ко мне относятся как к чужаку, даже не давая тренироваться на кортах, где мне предстоит выступать. Приходится тренироваться в помещении, вне стадиона. Попробовать себя на травяном покрытии я впервые смог лишь в начале турнира. И с ужасом обнаружил, что мяч не отскакивает в нужном направлении, да он вообще не отскакивает, черт возьми, потому что эта трава не похожа на траву - скорее, на лед, тщательно залитый вазелином. Я так боялся поскользнуться, что старался двигаться на цыпочках. Оглядываюсь на британских болельщиков: заметили ли они, насколько мне дискомфортно? И тут меня охватывает ужас: болельщики нависают прямо надо мной! Этот корт скроен как кукольный дом. Леконт расправляется со мной, и вот мое имя пополнило список жертв «кладбищенского корта». Обещаю Нику никогда больше сюда не возвращаться. Скорее я вновь обниму своего отца, чем паду в объятья Уимблдона.
