Иван Ефимов - Не сотвори себе кумира
Глухой абажур настольной лампы и непроницаем: черные шторы на окнах создавали в кабинете неприметный для глаз таинственный полумрак. За столом начальника не было никого, и несколько минут, а мог быть, и секунд, показавшихся мне минутами, я стоял напряженной тишине. Мой поводырь, притуливши к косяку двери, молчал.
Вдруг справа из угла кто-то негромко кашлянул, и вслед за тем на свету появилась знакомая фигура Бельдягина. Блеснув начищенными сапогами, он сел за стол, отослал надзирателя и с подобием улыбки показал мне на стул:
– Садитесь, Ефимов, будем разговаривать. Я сел и невольно окинул его взглядом. Он показался мне человеком какого-то ушедшего от меня нереального мира, в котором мы когда-то давным-давно встречались и даже работали под одним флагом… Как все это теперь далеко от меня…
Явно избегая прямого взгляда, Бельдягин достал из ящика стола синюю папку и стал листать ее, скорее для видимости, не зная, с чего начать.
Неужели это тот самый коммунист Бельдягин, бравый начальник райотдела НКВД, по воле и прихоти которого томится в тюрьме столько рабочей силы? Неужели это тот самый, кого здесь боятся и ненавидят все, от мала до велика?! И как он смеет носить звание члена ленинской партии и действовать от ее имени? По чьему наущению этот генерал Галифе районного масштаба руководит теми, которые мучают, терзают, доводят до сумасшествия ни в чем не повинных людей?! Ответит ли он когда-нибудь за свои злодеяния и кто ответит за его злодейства?!
– Надо кончать с вашим «делом», долго затянулось,- сказал он наконец, подняв голову над абажуром и все еще пряча глаза.
– Кончайте, если вам виден конец.
– Конец был ясен в самом начале. Виноваты вы сами, что упорно отказываетесь признать свою вину.
– Какую, в чем вину?
– Вам указали на нее еще в день первого допроса.
– Но после первого были второй, и третий, и еще несколько. И на этих допросах ваш Ковалев нагромоздил столько небылиц, что я всех и не упомню.
– Ковалев наказан за превышение прав.
– Ах, наказан? Значит, он действовал без вас, по своей собственной инициативе?
– Должен вам сказать, гражданин Ефимов, что следователю дано право добиваться признания подследственного не только по материалам обвинения. Он вправе поставить и другие вопросы, если у него имеются к тому основания.
– Какие основания у него были обвинить меня в связях с правыми и троцкистами? Откуда он взял сведения о какой-то антипартийной организации «Трибуне» А кто подал ему мысль подозревать меня убийств Кирова? Может быть, вы?!
Бельдягин весь передернулся и сказал тоном чиновника:
– Вы не возмущайтесь и успокойтесь. Эти подозрения оказались ложными и сами собой отпадают. О них речи не будет.
– Уже отпадают? И не потому ли отпадают, что q предпочел умереть с голоду, чем признать их! Нет, вам и раньше было известно, что все это сплошная чушь! Однако меня избивали даже после объявления голодовки!
– Не кричите, Ефимов, не забывайте, что перед нами начальник, а вы в тюрьме. Меня в то время не было в городе, Ковалев же получил выговор за свои действ- А о том, что у вас было, постарайтесь забыть. Извиняться перед вами НКВД не намерен.
– Чего же теперь хотят от меня органы, «ели выдуманные Ковалевым обвинения отпадают?
– Нужно, чтобы вы признали за собой вину…
– В том, что Бухарин был редактором «Известий»? Какая же тут моя вина, если это исторический факт?!
Бельдягин понял, что наскоком меня не возьмешь и изменил тактику.
– Вы должны понять, Ефимов,- сказал он мягко и как равный равному,- что в наше время все, казалось бы, пустяшные проступки и обычные ошибки считаются уже преступлением. Язык наш-враг наш, и его всегда надо держать за зубами… Весь вопрос в том, как отнесется к этим вашим проступкам «тройка». Возможно, что она ваше «дело» прекратит, но, возможно, даст незначительное наказание. Я лично полагаю, что ваше дело пустое и в скором времени вы будете на свободе.
Упоминание о свободе произвело на меня магическое действие. Вырваться, во что бы то ни стало вырваться из смрадного каменного мешка! Дело мое – пустое! «Тройка», состоящая, несомненно, из старых большевиков, все поймет с полуслова. К измученному сердцу подкатила горячая волна новой надежды.
– Что от меня требуется?-спросил я с готовностью.
– Вам необходимо подписать протокол показали! с теми обвинениями, которые были предъявлены Громовым. Курите,- придвинул он ко мне свой портсигар
– Но ведь он подписан мною на первом же допросе, – ответил я, жадно затягиваясь дорогим папиросным дымком.
– Громов отстранен от дела, и его протокол считается недействительным: времени-то прошло три месяца!
– Хорошо, пишите новый,- сказал я. Бельдягин заметно повеселел. Не рассчитывая, видимо, на столь быстрое согласие и боясь отказа, он торопливо достал чистый бланк протокола и наскоро записал мои анкетные данные.
– Первый вопрос,- записывал он,- признаете ли себя виновным в сочувствии и покровительстве врагам народа? Так, например, в заметке, осуждающей Тухачевского и других предателей Родины, вами пропущена в печать фраза: «Дело Тухачевского потрясло весь пролетарский мир».
– Но ведь это был заголовок заметки и он в газету не попал.
– Сейчас важно не это. Была такая фраза?
– Была.
– Значит, признаете?
– Ладно, признаю!
– Подпишитесь вот здесь.
Он указал мне место под этим вопросом и ответом, и я подписал. Ниже моей подписи Бельдягин поставил свою.
– Вот и хорошо, – сказал он с заметным облегчением и сформулировал второй вопрос: – Признаете ли себя виновным в восхвалении врагов народа, и именно: в тридцать четвертом году, отвечая после своей лекции на вопрос, как работает сейчас Бухарин, вы ответили, что Бухарин работает удовлетворительно.
– Я так не говорил.
– Какая разница? Дело сейчас не в слове, а в существе вопроса. Ведь по существу вы одобряли его работу?!
– Его работу одобряло тогда Политбюро ЦК партии, а не я!
– И вы тогда косвенно его похвалили!
– В то время, как и во все последующие годы, Бухарин состоял членом ЦК и не был еще объявлен врагом народа…
– Сейчас это неважно.
– Тогда что же все-таки важно? – начал я снова сердиться.- Я вижу, для вас важно только то, что против меня, и совсем неважно, что за! Где же тут логика, не говоря уже об истине?
– В логике разберется «тройка».
Светлая надежда на справедливое решение «тройких честных старых чекистов, которые отнесутся ко мне со всей непредвзятостью, снова наполнила меня до краев я опять обмяк.
– Скажите, а «тройка» вызовет меня при обсуждении моего дела Бельдягин опустил глаза и начал неуверенно теребить бумаги в папке. Видно было, что мой неожиданные вопрос его смутил, однако я не придал этому значения
