Лариса Машир - Дневник детской памяти. Это и моя война
Как я выжила одна в 13 лет – сама не знаю! У меня была одна хлебная карточка, утром я шла ее отоваривать, а на обратном пути весь этот кусочек съедала, до дома не доносила. Сколько граммов по детской карточке полагалось – не помню. У нас в кладовке оставались отруби, и какое-то время я варила из них кашу. Если была картошка, резала на мелкие дольки, пекла прямо на печке и ела, не больше одной картошки в день – экономила! Если бы не друзья! Была у меня подруга Рая Райсфельд. Ее отца перед войной арестовали. И мама с тремя детьми – мал мала меньше, устроилась поварихой. Мы ходили к ней на работу поесть. Помню, она наливала нам в железные миски суп, второе и кисель, а в самую нижнюю миску прятала кусочек сахара. Редко, но иногда она давала хлеб. И хотя мы всегда были голодные, этот хлеб обычно не ели. Мы нарезали совсем маленькими кусочками и продавали на базаре, а потом на эти деньги покупали билеты в кино. И были так счастливы! Кино тогда спасало и поддерживало многих – я уверена!
За всю войну я ни разу досыта не наелась. Если бы не Рая с ее мамой, умерла бы с голоду. Зимой мне по-тимуровски помогали соседские мальчишки. Во дворе у нас лежали бревна, они распиливали их, а я потом двумя топорами – сначала острый топор засажу, а потом по нему бью колуном. Так и раскалывала на поленья, топила печь.
Но все равно было очень холодно, дом большой и согревался плохо. Я собирала все-все, что было в доме, и устраивала себе норку из одеял и подушек, и в норке спала. К утру на полу и в углах был лед…
Однажды я с отчаяния написала письмо в Москву на Всесоюзное радио – «для Гены Черепанова из Иркутска». Тогда радио было частью нашей общей жизни, я всегда жадно слушала и военные сводки, и детские передачи. Я его совсем не выключала, чтобы не так страшно было одной. В письме я обратилась к брату: «Гена, откликнись, я – твоя сестра Ляля осталась совсем одна, возвращайся домой, я больше так не могу» Не помню, что еще написала, и вдруг, мое письмо зачитал по радио Левитан! И мне стали со всей страны приходить письма – люди звали, писали: «Ляля, приезжай к нам, мы тебя обогреем!» Но как я могла уехать? Я должна дом наш сохранить! Интересно, что иркутяне помощи не предлагали, наверное, у нас очень холодно и голодно жили. Гена моего письма не слышал – он в это время лежал в госпитале. Но ему какие-то люди рассказали, и он, наконец, прислал мне письмо. На каком-то задании его ранило в плечо, но он дополз до наших позиций. В госпитале сделали сложную операцию, поставили штырь железный вместо ключицы. Дело было в Польше, его комиссовали, но комендант Варшавы взял его к себе ординарцем. Письмо было хорошее, главное, что мой брат жив и обещает скоро вернуться.
* * *Хочу рассказать про одного парнишку – полуцыган Валек, ровесник Гены примерно. Он ходил всем напоказ с ножом-финкой – играл им, как жонглер. Моя подруга, которая ему нравилась, боялась его. Помню, он к нам подходит, она мне – бежим, и первая прыгает через забор. Он спрашивает зло: «Ты тоже меня боишься?» Я ему: «Нет, у меня есть старший брат по прозвищу Чапай». Он спрашивает: «И где этот брат?» Я говорю, что на фронте, а я одна, но никого не боюсь! И тогда он говорит: «Ты мне будешь как сестра, я тебя буду охранять, и никто тебя не тронет». Так я жила два года под его охраной. Все его боялись и ни ко мне, ни в наш дом не лезли. А потом он кому-то помог бежать из тюрьмы, его поймали и расстреляли. И вот тут я поняла, как одной страшно! Несколько раз ночью в дом ломились. Я болты, на которых оконные ставни держались, завязывала веревкой и еще руками держала, чтобы не выдернули, и кричала, что милицию по телефону вызвала и что она сейчас приедет. А у меня и телефона-то не было. Люди догадывались, кто вокруг обворовывал, в общем-то голодные мальчишки. Но мне очень страшно было! И вот, когда я поехала картошку копать, местная шпана залезла в дом и все до нитки вынесла. В школу 1 сентября я уже не пошла – не в чем было…
Когда в 46-м папа вернулся, картину он увидел плачевную – дом был совершенно пуст, на дочку без слез не взглянешь. У меня не было ни ботинок, ни даже чулок, только самодельное платье, сшитое из мешковины. Мне очень не хватало школы, я шестой класс окончила почти на «отлично», с одной четверкой по русскому. Папа удивлялся, что в школе не поинтересовались даже, куда делся ребенок и почему не пришел в 7-й класс. До возвращения папы я целый год прожила с больной мамой и, как могла, ухаживала за ней, в доме хозяйничала, отоваривала хлебные карточки, кормила, печи топила, воду носила.
* * *В начале 45-го из поездки в Среднюю Азию мама вернулась очень больной. Она заболела малярией. И еще там случилось что-то страшное, что именно – она либо не помнила, либо не хотела помнить. Но с тех пор как будто помешалась. В марте 45-го моей маме Мираиде Черепановой вручили медаль и комиссовали по причине инвалидности. Ее приступы малярии меня приводили в отчаяние. И иногда она меня очень пугала, когда не пускала в дом: в окно так страшно смотрит, лицо неузнаваемое, глаза безумные и пальцем мне грозит. Тогда, по сути, еще ребенку, мне было с ней не только тяжело, но и страшно. Я даже радости Победы совсем не помню!
После войны жизнь постепенно наладилась. Папа маму любил очень сильно. Он за нее боролся, лечил, выхаживал. И через тяжелых два года она начала поправляться. В себя она пришла только через три года, когда я оканчивала вечернюю школу. А Гена вернулся в 55-м, когда я начала работать на студии Восточно-Сибирской кинохроники. Он меня не узнал! А в 43 года его не стало. В день похорон мы узнали от его командира, что однажды у Гены сдали нервы, и он убил захваченного «языка». За это его лишили наград – ордена Боевого Красного Знамени и медалей. Домой он приехал с одной медалью «За боевые заслуги».
В нашей семье не любили вспоминать военные годы. В кино войну не смотрю – слезы закипают. Да и без кино – как вспомню, так и плачу. И это при моей жесткой мужской профессии. Вот вам и Сибирь – тыл, а война-то общая!
Петр Штарк, летчик гражданской авиации
В немецком селе Шенхен, на берегу русской Волги родился не только я, но и мой отец, и мой дед, и мой прадед. Кто-то из моих смелых предков отозвался на приглашение великой немки Екатерины Второй и с сотнями тысяч крестьян и ремесленников приехал в Россию.
Род у нас крестьянский. К началу войны мой отец Йоханнес Штарк, как и его братья – Антон и Карл, жили уже каждый своим домом и по-крестьянски обживались хозяйством и детишками. Я был в семье первенцем, когда мне исполнилось 3 года, появился у меня братик Витя, как раз в 41-м году. А через два месяца, в августе, война буквально ворвалась в наше село. Согласно печально знаменитому Указу Верховного Совета СССР я был выслан вместе со всем немецким народом в Сибирь. Комендантский час стал отсчитывать мое детство. Автономия русских немцев в Поволжье прекратила свое существование.
