Алексей Рыбин - Майк: Время рок-н-ролла
Но, несмотря на скудный инструментарий, альбом «Сладкая N» — лучшая рок-н-ролльная запись русской рок-музыки. Отправная точка. Начало начал.
«Седьмое небо» — ритм-энд-блюз, в котором Майк поет рэп, — в ту пору, когда рэп как понятие еще не существовал, но Майк отлично ориентировался в блюзе и у него само собой выскочил рэп, ибо блюз и рэп — близнецы-братья. Ну, или отец и сын — кому как нравится. По сути, это одно и то же. В начале XX века бедный черный селянин выходил из хижины, садился на приступочку с дешевой гитарой и стаканом кукурузного виски и тянул историю вчерашней встречи с клеевой телкой в местном баре. А в конце XX века бедный черный горожанин (ибо американские деревеньки, благодаря глобализации, перестали по сути отличаться от городов, разве что менталитетом жителей) выходил из собственной квартиры, садился на приступочку с косяком и бутылкой пива, врубал дешевый сэмплер или просто бумбокс с записанным на нем барабанным треком и фигачил историю своей вчерашней встречи с клеевой телкой в местном баре. Одно и то же по сути, по подаче, по смыслу — достаточно послушать патриарха блюза Джона Ли Хукера. Он вообще всю жизнь пел рэп, только в эпоху его расцвета сэмплеры еще не были изобретены.
В «Седьмом небе», как и еще в ряде песен, Слава Зорин играет на басу, а на второй (или первой?) гитаре запиливает сквозное соло через всю песню. Так тогда было принято. И не только у нас.
Хотя у нас тогда вообще ничего не было принято. Рок-музыки в России еще не было. Были несколько «ансамблей», большинство из которых потом быстро трансформировались в ВИА (Вокально-Инструментальные Ансамбли) и стали записывать пластинки и чесать по гастролям от местных филармоний, Мос-, Лен-, Рос- и Гос-концертов. Выглядели они совершенно ублюдочно. Ничего даже близко похожего на рок-музыку они не играли, хотя драли носы и видели себя героями рок-н-ролла. С какого перепугу все эти Градские и прочие виа-функционеры решили, что они что-то понимают в рок-н-ролле, — неизвестно никому, кроме них, да и им тоже, скорее всего, неведомо. Лучший судья — время. В случае музыкантов — песни, которые они играли-сочиняли. Наследие всех этих ВИА ничтожно и смехотворно настолько, что не стоит даже упоминания. Так же как и тяжелый груз наследия эстрадных певцов и певиц СССР-России — вся та байда, с которой популярная музыка в общепринятом понимании этого термина даже рядом не лежала.
После блюза-рэпа про «Седьмое небо» Майк поет неожиданный подростковый «Фрагмент», а следом идет самая убойная его вещь, одна из немногих русских классических поп-песен — «Пригородный блюз». Шедевр на все времена. Настоящий ритм-энд-блюз, не содранный даже с Rolling Stones, как отличная песня «Если хочешь» (Джаггер-Ричардс в ней читаются очень отчетливо, достаточно послушать «Let it Bleed», чтобы понять однозначно, откуда у нее ноги растут).
В «Пригородном блюзе» — только крик, только то, что принято называть «месседжем» Майка. А если нет месседжа — нет ничего. У Майка он был, и в «Пригородном блюзе». Он звучит громче всего.
Эту песню перепевает масса русских музыкантов — а это лучший признак по-настоящему классического произведения. Ну какой вменяемый музыкант будет на своих концертах петь, к примеру, песни Шевчука? Да никакой. Потому что никакого месседжа в них нет. Нет ничего такого, что можно примерить на себя, по-хорошему «выдать за свое», то есть наполнить форму песни своим собственным содержанием, своими эмоциями, смыслами — и при этом не разрушить песню.
«Пригородный блюз» — это большая, как принято говорить, творческая удача, это настоящее искусство.
Это сосуд, который каждый может наполнить собой, выразить себя — свои ощущения, свое видение мира.
Песня настолько насыщена смыслами, что на ее основе можно писать хорошую, добротную статью о быте и жизни молодых людей конца семидесятых годов прошлого века. И выяснится, что эти молодые люди были ремарковско-хемингуэевскими типами, что они были героями еще не написанных рассказов Буковски.
Формально «Пригородный блюз» — гимн пьянству. Но пьянство здесь — это совершенно другое пьянство, не совковое, тупое, быдляческое наливание спиртным безо всякой цели, безо всякого смысла (я не могу себе объяснить, для чего пьет подавляющее большинство русских людей, мне это на самом деле непонятно, хотя сам я пил очень много, часто и, как бы это сказать, жестко). Для героев Майка, для него самого, да и для всех нас, тех, кто с ним дружил, играл, гостил у него, алкоголь был единственной вещью, которая придавала жизни «светскости».
Майк всегда стремился к этой книжной «светскости», к «взрослым», романтическим и тонким отношениям, к обращению на «Вы», к «комильфо» — «не комильфо», к полумраку в комнате и красиво одетым, вернее, красиво раздетым женщинам, в промежутках между сексом и бокалом сухого вина рассуждающим о Керуаке и Тимоти Лири.
Живи он в Нью-Йорке, он ходил бы в друзьях у Лу Рида, музыку которого обожал и играл — в своих собственных песнях. Самым ярким примером «луридовщины» Майка можно назвать знаменитую «Дрянь», которую узнавали, которой подпевали на всех бесчисленных концертах Майка в русской провинции. Это песня Лу Рида «Baby Face» гремела над российскими просторами. Что до текста, то он был другим, но гитарный рифф нельзя было спутать ни с чем. А Лу и не подозревал о своей невероятной популярности в далекой северной стране. Слушатели в городах среднерусской возвышенности, в свою очередь, тоже понятия не имели даже о существовании Рида. Однако песня нравилась.
Майк был бы приятелем Энди Уорхола, он бы добивался (и наверняка добился бы) близости с Нико, он проводил бы все вечера в нью-йоркских клубах, ночами не вылезал бы из CBGB, а днем шлялся бы по художественным галереям, где его опохмеляли бы приятели-художники и юные любительницы самых разнообразных изящных искусств.
Он бы записывал пластинки и приглашал бы на свои «презентации» (такого слова не существует в природе, это совершенно новорусское изобретение, но — тем не менее — все мы понимаем, о чем идет речь) оказавшегося в тот момент в Нью-Йорке Пола Маккартни — и Пол бы пришел к нему — Майк был именно той фигурой, к которой бы пришли в гости самые удивительные и знаменитые личности.
Вот обо всем этом и поется в «Пригородном блюзе» — несмотря на «самогон», «сумку с тарой», «не осталось папирос» и прочие детали быта, в общем, не то чтобы совсем уж нищего, но очень бедного.
И при этом — журнал «Rolling Stone», который герой читает между делом, сидя в сортире… Это не нищета, это, напротив, — полная свобода.
И Майк поет «Пригородный блюз» так, что каждому ясно — герои нажрались на даче, у них кончилось все, что может кончиться, но в городе у каждого перед парадной лестницей стоит по «кадиллаку». Проблема только в том, что нужно опохмелиться и до «кадиллака» как-то добраться. На автобусе зайцем, «стопом» или электричками, как мы с Майком однажды ехали из Москвы в Ленинград.
