Иван Дроздов - Разведенные мосты
К делу подталкивала Люша. Она вставала рано и садилась за компьютер, перепечатывала на него машинописные тексты моих неизданных романов «Ледяная купель», «Филимон и Антихрист», повести и рассказы. Почти каждый день куда-то ездила, устраивала на продажу «Настю» и мою книгу о её покойном муже Геннадии Шичко. Писала письма знакомым энтузиастам борьбы за трезвость, предлагала покупать книги. И заказов становилось больше, они теперь шли из разных городов России, из бывших республик Советского Союза. Для нас, борцов за трезвость, Союз не распался, мы, как и прежде, ежегодно собирались на съезды, конференции, — вот тогда книги о Шичко расходились сотнями и даже тысячами. У Люши снова появились деньги, она заводила в типографию «Ледяную купель» и «Филимон и Антихрист».
А я продолжал писать «Последнего Ивана». И писал его так, как если бы мы жили последний день. Выбросил из головы все запреты, писал правду, одну только правду. Хорошо знал, что история не прощает писателям, которые кого-то боялись, что-то утаивали, не договаривали. Современный летописец Пимен должен быть смелее Ильи Муромца. Этого же требовала от меня Люция Павловна.
Я уже успел разглядеть, что моя новая подруга — боец, она родилась с душой Зои Космодемьянской и сердцем Лизы Чайкиной. И в том, что в моём «Последнем Иване» оказалось так много того, чего старательно избегали мои сверстники — писатели уходящего двадцатого века, я во многом обязан моей новой подруге.
Замечу тут кстати: на женщин мне всегда везло. Смелостью и даже безоглядной отвагой отличалась и рано покинувшая меня Надежда. По многим страницам своих книг я рассыпал благодарные отзывы об этой красивой и благороднейшей женщине. Пусть Бог услышит мои молитвы и не оставит её своим попечением.
Память помогла мне без каких-либо документов и письменных источников за полгода запечатлеть на бумаге почти двадцатилетний отрезок жизни, когда я работал в газете «Известия», а затем в издательстве «Современник». Вместе с Люшей мы печатали этот роман на компьютере, вместе редактировали, отрабатывали. Её чувство языка и художественная интуиция поразительны. Именно она помогала отрабатывать все книги так, что редакторская правка и корректорская производились затем в издательстве в самых минимальных дозах. Впрочем, не могу тут не отметить и прекрасное чутьё художественного слова моими редакторами Натальей Григорьевной Выжевской и Евгением Васильевичем Стукалиным. Их профессионализм выше всяких похвал, им я также во многом обязан тем, что все двенадцать романов, которые я написал и издал в серии «Русский роман» за шестнадцать лет жизни в Петербурге, вышли в свет в самом наилучшем виде, без досадных ошибок.
«Последний Иван» я написал за полгода, и вскоре же он был издан. Эту книгу уж никто не мог задержать. Она продавалась и продаётся в Петербурге, в Москве, метнулась и в другие города, и даже за границу. А теперь уж «Последний Иван» и книга о пьянстве русских писателей «Унесённые водкой» целиком помещены в Интернете, и нам недавно позвонила из Америки наша добрая знакомая Маша Трезорукова и сообщила, что её коллеги по фирме, главным образом русские евреи, приехавшие недавно из России в Америку на постоянное жительство, читают эти книги на экране своих компьютеров.
Итак, «Последний Иван», мой тезка, удачно и, можно даже сказать, счастливо начал свою жизнь. Из Москвы нам прислали так называемый прайс-лист, то есть указатель цен, по которым там продаются мои книги. «Ивана» продавали по 150 рублей за экземпляр. Мы же отдавали распространителям по себестоимости. И Люша, посылая в Москву полтиража, писала продавцам: «Не знаю, по какой цене вы будете продавать «Ивана», а также и другие книги моего мужа, но я их буду отдавать вам по себестоимости. Людей ныне и так обобрали до нитки, и я не хочу участвовать в грабеже своего народа.
Она этими словами как бы просила продавцов назначать невысокие цены.
Так мы определили новую философию своей жизни. И до сего дня ни одной копейки не берём лишней с читателя: за сколько издаём книгу, за столько её и продаём. И если в советское время я за каждый роман получал от десяти до четырнадцати тысяч рублей, примерно тридцать месячных зарплат профессора, то теперь мы за свой труд от государства ничего не получаем: работаем бесплатно! Говорю: от государства, потому что благодарный-то читатель нам щедро помогает. И чтобы оценить размеры этой помощи, надо взглянуть на первую страницу некоторых книг, — к примеру, недавно вышедшей книги «Прости меня грешного». Там есть такая надпись: «Автор выражает сердечную признательность читателям, которые внесли посильную лепту в издание этой книги». И далее идут имена этих читателей, их 24.
Удивительное явление! Люди как бы сердцем чувствуют трудность издания книг в наше время и протягивают автору руку помощи. Для автора нет большей награды, и ничто его так не воодушевляет, как эта бескорыстная, щедрая помощь. Человек иногда отдаёт последнее, но отдает! — лишь бы принять участие в борьбе за Россию.
Постепенно наладился порядок моей жизни в Ленинграде: я пишу, а Люша издаёт мои книги и распространяет. Этот порядок совершенно не похож на прежний московский, который за многие годы в столице у меня там сложился. Здесь в Питере поначалу у меня было мало знакомых; общественная жизнь шла от меня стороной. В Москве же, если я не на даче, то постоянно звонит телефон и приглашают то на митинг, то на собрание, то на какую-нибудь встречу. Здесь тоже звонит телефон, и чем больше печатается моих книг, тем чаще звонят. Но звонки эти от читателей, и с ними чаще всего говорит Люция Павловна. Я же либо гуляю по парку, обдумываю сюжеты, «общаюсь» со своими образами, персонажами, либо сижу за компьютером. Компьютер в два раза, а то и в три упростил работу над рукописью, ускорил письмо, повысил культуру всей работы. Счастье мое было в том, что я с первых лет работы в журналистике освоил машинопись и теперь печатал на компьютере со скоростью профессиональной машинистки. Скорость печатания удачно совпала с физиологической особенностью моей творческой работы. Я сажусь за компьютер тогда, когда очередные сцены, и даже, может быть, уже целая глава придуманы во время прогулок. Мне остаётся перенести их на бумагу. А так как компьютер позволяет писать и тут же переписывать, и тут же исправлять, уточнять, редактировать и доводить текст до окончательной кондиции, то и вышел у меня такой рекордный срок написания полномасштабного романа.
«Последний Иван» — рассказ о моей жизни конца пятидесятых годов и до середины семидесятых. В то время я варился в котле журналистики, а потом и писательского мира. Издатели «Последнего Ивана» предпослали роману такую аннотацию: «Дорогой читатель! Если ты русский, прочти эту книгу. Она писалась для тебя. Иван Дроздов — русский писатель, его книги замалчивались, их объявляли вредными и опасными. О себе он сказал: «Вся моя жизнь прошла в журналистском и писательском мире, а там много евреев. На обложке этой книги я мог бы написать: «Пятьдесят лет в еврейском строю», но я своей книге дал имя «Последний Иван». Это потому, что они теснили меня со всех позиций, и я уходил, но уходил последним, когда уже не было никаких сил бороться. Ни одной боевой позиции я не сдал ни под Сталинградом, ни под Курском, ни в битве за Будапешт, но здесь отступал. Вместе со всем русским народом. А вот почему мы отступали, читатель узнает из этой книги»».
