Андре Агасси - Откровенно. Автобиография
Я говорю, что хочу быть обычным шестнадцатилетним подростком, но вместо этого моя жизнь все больше отклоняется от нормы. Это ненормально — подвергаться унижениям на Открытом чемпионате США. Это ненормально — бегать по спортивному залу, рискуя столкнуться лбами с каким-то великаном из России. Это ненормально — прятаться в раздевалках…
— А почему ты прячешься?
— Потому что мне шестнадцать, а я уже вошел в первую сотню мировой классификации. Кроме того, Ника многие не любят, а меня ассоциируют с ним. У меня нет друзей, нет товарищей. У меня даже девушки нет!
С Джейми мы давным-давно расстались. Моя последняя подружка, Джиллиан, еще одна одноклассница Перри, не отвечает на звонки. Она хочет встречаться с парнем, который не проводит все время в разъездах. И я ее понимаю.
— Не думал, что у тебя такие проблемы, — произносит Перри.
— Но самое неприятное, — продолжаю я, — то, что я — банкрот.
— А где же твои двадцать тысяч от Nike?
— Ушли на разъезды, на прочие расходы. Я же путешествую не один — со мной Фили, Ник, из-за этого расходы растут. А если не выигрывать, они растут еще быстрее. Двадцать тысяч разлетаются очень быстро.
— А ты не можешь занять у отца?
— Исключено. Его помощь слишком дорого мне обходится. Пытаюсь освободиться от его опеки.
— Андре, все будет хорошо.
— Ага, как же.
— Правда! Скоро все изменится к лучшему, и ты опять начнешь выигрывать. Не успеешь оглянуться, и твой портрет будет на обложке Sports Illustrated.
— Скажешь тоже.
— Точно тебе говорю! Я уверен. И брось переживать насчет Джиллиан! Она — проходной вариант. У тебя всегда будут проблемы с девчонками, это нормально, такова уж твоя животная натура. Но скоро девушкой, с которой у тебя будут проблемы, станет не кто-то, а Брук Шилдз!
— Брук Шилдз? С чего ты взял?
Перри хохочет:
— Я не знаю, просто читал о ней недавно в Time. Она скоро окончит Принстон. Брук — самая красивая женщина в мире, умная и знаменитая. Когда-нибудь ты пригласишь ее на свидание. Пойми меня правильно, твоя жизнь, скорее всего, никогда не станет нормальной, — но скоро ее ненормальности все будут завидовать.
Приободренный Перри, я отправляюсь в Азию. Денег, которые у меня остались, как раз хватит нам с Фили на поездку туда и обратно. Я участвую в Открытом чемпионате Японии и выигрываю несколько матчей, прежде чем потерпеть поражение в четвертьфинале от Андре Гомеса. Затем лечу в Сеул, где дохожу до финала. Там я проигрываю, но все же получаю семь тысяч долларов призовых. Этого хватит, чтобы еще три месяца искать свою игру.
Когда мы с Фили приземляемся в Вегасе, я радуюсь и чувствую себя свободным. Отец приезжает нас встречать, и, когда мы с братом идем через залы международного аэропорта Маккаран, сообщаю, что принял важное решение: хочу обнять отца.
— Обнять? А зачем?
— У меня хорошее настроение. Я счастлив, в конце концов! Почему бы и нет? Вот и сделаю это. Живем только один раз.
Отец стоит у выхода в бейсбольной кепке и солнечных очках. Я решительно подхожу к нему и сжимаю в объятиях. Он застывает в совершенной неподвижности. Мне кажется, что я обнимаю чучело.
Разжимаю объятия… И обещаю себе никогда больше не делать этого.
В МАЕ 1987 ГОДА МЫ С ФИЛИ летим в Рим. Я в основной сетке турнира, так что наше проживание оплачивают организаторы. Мы меняем забронированную Фили затрапезную гостиницу, где нет ни телевизора, ни занавесок в душе, на первоклассный отель Cavalieri, гордо глядящий на город с вершины самого высокого из римских холмов.
Перед турниром у нас есть несколько свободных дней, чтобы побродить по городу и посмотреть достопримечательности. Мы отправляемся в Сикстинскую капеллу и долго разглядываем фреску, на которой Иисус передает святому Петру ключи от Царствия Небесного, разглядываем потолок, расписанный Микеланджело. Экскурсовод говорит: «Микеланджело всю жизнь мучительно стремился к совершенству, впадая в ярость всякий раз, когда замечал мельчайший недостаток в своей работе или в материале, который он собирался использовать».
Мы проводим целый день в Милане, посещая церкви и музеи. Полчаса стоим перед «Тайной вечерей» Леонардо да Винчи. Мы узнаем о записных книжках Леонардо, где можно найти беглые эскизы человеческих тел, а также футуристические изображения вертолетов и уборных современного вида. Мы оба поражены тем, что в одном человеке может уместиться столько идей. «Главное — вдохновение, — говорю я Фили, — в этом весь секрет».
Открытый чемпионат Италии проходит на кортах с красным грунтовым покрытием — оно сразу показалось мне неестественным. До этого мне приходилось играть лишь на зеленых грунтовых кортах, они считаются довольно быстрыми.
Красный грунт — это горячий клей и расплавленная смола, уложенные поверх зыбучих песков.
— Если уж человек погряз в эту чертову красную глину, то его уже не вытащишь, — жалуюсь я Нику на первой же тренировке.
— Все нормально, — ухмыляется он. — Нужно только привыкнуть. Не будь таким нетерпеливым, не пытайся забить каждый мяч.
Что он имеет в виду? Я проигрываю во втором раунде.
Мы летим в Париж, на Открытый чемпионат Франции. Здесь — тоже красное грунтовое покрытие. Я ухитряюсь выиграть в первом раунде, но вылетаю после второго. Мы с Фили вновь стараемся посмотреть город, узнать что-нибудь для общего развития. Отправляемся в Лувр, его бесчисленные картины и скульптуры ввергают нас в панику. Мы не знаем, куда свернуть, где остановиться, не в силах понять то, что видим. Оглушенные, переходим из зала в зал и вдруг видим картину, которую понимаем даже слишком хорошо. Это полотно эпохи итальянского Возрождения: молодой обнаженный мужчина стоит на вершине скалы. Одной рукой он схватился за голую, надломленную ветку дерева, другой держит женщину и двоих детей. Вокруг его шеи обвил руки старик, возможно, отец, сжимающий сумку с чем-то, похожим на деньги. Под скалой распростерлась бездна, усыпанная телами не сумевших удержаться. Все зависят от силы обнаженного мужчины, от его хватки.
— Чем дольше смотришь, тем, кажется, крепче рука старика сжимает шею этого парня, — говорю я Фили.
Фили кивает. Он смотрит на обнаженного мужчину и тихо говорит:
— Держись, брат.
В ИЮНЕ 1987 ГОДА мы отправляемся на Уимблдон. Я буду играть с французом Анри Леконтом на корте номер два. Его называют «кладбищенским кортом» из-за позорных поражений, которые неоднократно доводилось терпеть на нем самым разным игрокам. Впервые мне предстоит играть на священном для любого теннисиста стадионе, — и с первого же взгляда он мне категорически не нравится. Я, простой необразованный парень из Лас-Вегаса, не люблю все чужеродное, а Лондон для меня чужероден до крайности. Британская пища, автобусы, освященные веками традиции. Как ни странно, даже трава на газоне Уимблдона пахнет не так, как дома.
