Хочу жить! Дневник советской школьницы - Луговская Нина
В школе противно не было, может быть, потому, что я немного успела отвыкнуть от нее, но все же мысль проучиться там целую зиму пугает меня. Ах, зачем я обратила внимание на Женю? Теперь я не могу не устраивать свою жизнь так, чтоб почаще его видеть. Муся со своими вечными рассказами о ребятах, о своих приключениях и любовных историях начинает мне уже надоедать. Я пока стараюсь скрыть это, ведь это все же лучше, чем ничего, но всем известно, что любовь удивительно чутка, и Мусенька вдруг спросила меня: «Нина, ты холодна ко мне стала?» И я, конечно, постаралась разуверить ее в этом.
Сегодня в школу пришел Димка, но я теперь совершенно равнодушна к нему и поэтому острю на его счет и стараюсь задеть, так как он продолжает злить меня своим упорным игнорированием девочек. К Маргоше я теперь присматриваюсь более трезво, пожалуй, он бывает иногда хорошеньким, и я не прочь была бы завести с ним отношения, подобно Мусиным, но прежнего волнения и боли он уже не вызывает. Сегодня у меня с ним случился небольшой казус. Был урок труда, на котором группа обычно делится на две части. Одна идет в столярную мастерскую, а другая – в слесарную. Наша мастерская на перемене была заперта, а на дворе ребята закидывали нас снежками, они, мерзавцы, были не в себе от начавшейся зимы.
Мы перебрались к соседям, где Муся все время дралась с Маргошей, кидая в лицо ему стружками. Потом он прицелился в нее снежком, я, по странной и твердой своей привычке, бросилась заступаться. Мы стояли с ней рядом и ругались с ним, как вдруг он, размахнувшись, бросил мне в лицо холодный и мокрый снег. Мне не было больно, но так стыдно. Я редко злюсь серьезно и редко завязываю с ребятами серьезные ссоры, но когда разозлюсь, то должна отомстить, забывая всю страшную разницу между мной и врагом, лишь с одной мыслью – уничтожить позор.
Я стремительно бросилась за Маргошей, с ненавистью ударила его в спину и зло процедила: «Сволочь!» Он обернулся и был так страшен в эту минуту, большой, со сжатыми кулаками, злыми глазами и стиснутыми зверски челюстями. Мне стало вдруг жутко, и я что-то проворчала, поставив между нами стул и отойдя. Он тоже успокоился, собравшись уходить, но тут подскочила Муся и маленькой своей ручонкой хватила его по шее. И опять обернулось к нам звериное лицо его, и я, не рассуждая, сделала движение вперед и загородила Мусю. Он смотрел на меня зло и как-то страшно. «Ты что, Маргоша, с ума сошел?» – спросила я. Он что-то невнятно пробормотал, и я вдруг вспомнила, что он может нанести мне один из самых болезненных ударов, назвав «косой». Куда делся мой смелый и надменный тон? Кругом тесным полукругом стояли девчонки, а я сказала что-то миролюбиво, чтоб прекратить эту сцену. Но, в общем, я осталась довольна, что не снесла обиду молча.
Утро – это надежды и радостный подъем духа, вечер – тяжелое разочарование и угрюмые мысли. Я все хочу выйти из тупика, все хочу найти выход из этой скучной и одинокой жизни. Я все же молода, и мне хочется жизни, действия и веселья. Сестры и отец считают меня холодной натурой. Но разве это так? Разве я не мечтаю о другом мире? Разве я не преображаюсь в борьбе и действии? Из школы мне уйти необходимо. Но как? В январе начинается набор в учебные заведения, и я уже не думаю о Текстильном институте, мне все равно, только бы не школа. Пусть рабфак или подготовительные курсы…
Я сегодня с такой радостной уверенностью думала о том, как пойду сегодня к Николаю [37], повторю с ним физику и он даст мне новое задание. И я буду учиться, учиться, учиться. Я ведь чувствую в себе силу для упорной и долгой работы, но мне нужна определенность, чтоб я знала твердо, для чего все эти труды, а главное, мне нужен руководитель в этой работе, который проверял бы и помогал. А так, совсем одной, без поддержки или же, наоборот, выслушивая насмешки, я не могу. Как я надеялась на Колю! Неужели я не подготовлюсь за месяц? У меня был план работы, я просмотрела, что надо пройти, и мне казалось все это возможным. Ощущая в себе силу и интерес к предстоящей борьбе, я шла к бабушке на встречу с Колей.
Но тут меня охватила робость. Николай сидел равнодушный и углубленный в какой-то чертеж, я испугалась, что он будет смеяться, захотелось в какую-то минуту, чтоб переговоры с ним велись через маму. Я долго молча ходила по комнате: «Нет, я не должна говорить сама, я не могу и не умею. Но надо поговорить самой». И глядя в окно, я спросила у Николая: «На какой курс рабфака поступают после окончания семилетки?» Он спросил: «Ты хочешь сократить время образования?» – «Да». – «Нет, ничего не выйдет. Ты не пройдешь курса за месяц». После этого я не только не стала просить его заниматься со мной, но даже побоялась попросить его дать мне маленький совет, уйдя домой сердитой и отрезвленной.
Смогу ли я одна пройти все это? Нет задачников по физике и химии, а они необходимы. Что же делать? Но ведь надо пройти. Неужели же не смогу? Было тяжело и уныло. Опять против воли ждала Женю, а потом хотя бы сестер… И все-таки надо решиться и попробовать заниматься, ведь попытка – не пытка, а в школу я успею вернуться всегда.
Я эти дни занимаюсь, по вечерам хожу к Николаю, и он дает мне задания, спрашивает, уговаривая все-таки ходить в школу. Он не верит моему желанию поступить куда-нибудь и не верит в возможность этого, а я надеюсь. Вчера мама начала говорить о подготовительных курсах в Институт иностранных языков, и как я была рада. Пусть я не буду видеть ни Женю, ни занимательную жизнь сестер, о которой так много фантастично-прекрасного сложилось в моей голове. Пускай! Найдутся свои интересы, начнется своя жизнь, и страшно подумать, что это только мечты, что мне придется вернуться в школу. Так жутко при одной мысли о долгих занятиях, но я твердо знаю, что буду заниматься сколько требуется. Только бы поскорее все точно узнать, может быть, удастся все-таки поступить в Текстильный институт.
Меня раздражает пассивность и недоверчивость по отношению ко мне взрослых, они как-то не верят в мою затею, считая ее детским минутным капризом, а скорее всего, ничего не думают о ней. Хоть бы кто-нибудь попытался разузнать толком обо всем. Мама, одна она только, кажется, поняла меня и относится положительно ко всем стремлениям. А время идет и идет. Я не успею, наверно, подготовиться, я провалюсь и… опять школа, вдобавок с позором. И опять томительные кошмары на уроках, тяжесть и тоска – и мечты о другой жизни, мешающие слушать и мучающие меня. В занятиях своих я, кажется, начала чуть забывать Женю, и не так мучают воспоминания о голубых глазах и счастливом вечере, когда он был у нас, хотя иногда так волнующе ярко все вспоминается.
И каждый вечер я почти против воли жду его, и каждый вечер начинается робкой надеждой: «А может быть, он придет? Только шесть часов…» Потом проходит час, другой, и я говорю себе: «Ну значит, не придет». И жду сестер, они ведь нет-нет да и скажут что-то о нем, и даже невзначай произнесенное его имя доставляет мне радость. Ляля с ним в ссоре, и они не разговаривают, Женя, наоборот, очень дружит с ним, и обе они влюблены в него. А мне почему-то досадно и обидно, что он нравится так многим, я никак не разберусь в этом чувстве. Может, это невольная ревность, и если да, то она у меня как-то наоборот вывернута, я ведь злюсь не на тех, кому он нравится, а на него самого. Мысль, что все так и что не я одна люблю его, делает мое чувство самым простым и пошленьким, а ведь оно так много места занимает в моей душе, мне так хочется идеализировать его.
Этого выходного я ждала с особой надеждой и думала: «Хоть раз в пятидневку увидеть его!» Вчера вечером, чтобы не слишком показывать своего интереса к поездкам в институт, я спросила у Жени: «Когда вы завтра поедете?» – «Часов в девять». – «Ой, как рано! Ну разбудите меня, я, может быть, тоже поеду, если не очень захочется спать». – «Может быть? – переспросила она и добавила равнодушно: – А нас завтра поменьше будет: я, Ляля и Жорка». Я молчала. Она сказала дальше: «Женя едет с Ниной в театр». – «Что это ему везет с театрами», – заметила я. «Да это Нина ему сама предложила», – ответила она.
