Лесли Марчанд - Лорд Байрон. Заложник страсти
Голос из недавнего прошлого принадлежал Аннабелле Милбэнк, которая написала Байрону на следующий день после Рождества. Она тоже была больна и еще не набралась храбрости, чтобы признаться в своей невинной лжи о другом поклоннике. Аннабелла заверяла Байрона, что она его «преданный друг». Получив в конце ноября ее предыдущее письмо, Байрон записал в своем дневнике:
«Вчера получил очень милое письмо от Аннабеллы, на которое ответил. Какие у нас странные отношения! Ни искры чувства с обеих сторон… Она прекрасная женщина, совсем не испорченная, что странно встретить в двадцатилетней богатой наследнице, будущей супруге пэра, единственной дочери и эрудированном человеке, который привык всегда поступать по-своему. Она поэтесса, математик, метафизик и одновременно очень добра, великодушна, нежна и не притворна. Любой мужчина потерял бы голову, столкнувшись хотя бы с половиной ее талантов и десятой частью ее достоинств».
Глава 12
Опасные связи
1814
Поэма «Корсар», написанная Байроном «на основании жизненного и любовного опыта», занимала его мысли всю первую половину января. Он сделал посвящение Муру, в котором опрометчиво заявил: «…в ближайшие несколько лет я намереваюсь не искать благоволения богов, людей и газет». В этом посвящении он интриговал публику, подстрекая читателей искать в поэме автобиографические черты; он больше не станет оправдываться.
Байрон был озадачен чувством леди Фрэнсис, которая и сама казалась «смущенной постоянством», потому после визита Августы в Лондон в декабре он еще больше привязался к своей сестре. Когда романтическая привязанность к леди Фрэнсис остыла, он стал испытывать досаду при мысли об их неудавшейся связи. Байрон говорил леди Мельбурн: «Если люди будут останавливаться, не дойдя до первого лица глагола «любить», то им не следует удивляться, что грамматическое спряжение закончится с кем-нибудь другим». Байрона приводили в недоумение попытки к сближению со стороны Мэри Чаворт-Мастерс. Получив от нее второе письмо, он признался Августе: «М. снова написала о дружбе, а также весьма просто и жалостливо о плохом обращении, бледности, нездоровье, старых друзьях, добрых намерениях, добродетели и тому подобном».
Отношения Байрона с женщинами становились напряженнее не потому, что он был злодеем, а потому, что поэт делал все возможное, чтобы не причинить боль тем женщинам, которые были привязаны к нему. Он писал леди Мельбурн: «Не могу постигнуть, отчего мне приходится постоянно сталкиваться с различными искушениями, которые, уверяю вас, поджидали меня еще до рождения. Когда мне приписывают талант писателя, то ошибаются самым непостижимым образом…»
Леди Мельбурн надеялась на появление нового сильного увлечения или даже на брак, но страны Средиземноморья вновь искушали Байрона воспоминаниями его беззаботной юности. Стремление преуспеть потеряло для него всякий интерес. «Мне никогда не удавалось завоевать свет, – говорил он леди Мельбурн, – а публика обласкивала меня по своей прихоти. Моя жизнь в Англии растрачивается впустую..» А далее он признавался: «.. в чувстве, недавно поглотившем меня полностью, есть что-то демоническое, отчего все остальные страсти теряют свою притягательность…»
Байрон безнадежно и скептически размышлял над предложением своей подруги, леди Мельбурн. «Хорошо, если бы я был женат и не думал о красоте, о добродетели и богатстве. Я принял решение следовать примеру вышестоящих лиц, но все же мне бы хотелось жизнерадостности, нежности, чистоплотности и немного привлекательности. Были ли когда-нибудь мечты человека более умеренными?» Далее он продолжал: «Я могу любить и ожидаю этого взамен, но, как говорит Мур: «Хорошенькая жена – плод тщеславных стремлений повесы»… Единственная неприятность заключается в том, что я потом опять могу влюбиться, поскольку привычка странным образом преобладает над моими чувствами».
Августа вновь приехала в Лондон, и в понедельник, 17-го числа, они с Байроном выехали в Ньюстед в огромном экипаже. Из-за сильного снегопада Грейт-Норт-роуд стала почти непроходимой. Они вдвоем оказались в заснеженном пустом полуразрушенном аббатстве. Огромный парк был заметен снегом, который тяжелыми шапками лежал на ветвях старых деревьев и перекрывал все дороги, ведущие к поместью. Дурная погода явилась причиной, чтобы отложить поездку к Мэри Чаворт, а присутствие Августы скрашивало дни. Байрон написал леди Мельбурн: «…мы никогда не скучаем и не ссоримся, смеемся больше, чем подобает в таком солидном особняке, а свойственная нам обоим застенчивость делает нас лучшими собеседниками в мире».
Дороги очистились только к 1 февраля, но даже после этого Байрон с неохотой покидал Ньюстед. Он ничего не писал, очевидно достигнув определенной степени довольства собой. До отъезда б февраля он получил восторженное письмо от Меррея с рассказом о небывалом успехе «Корсара», о чем не могли и мечтать ни поэт, ни издатель. Меррей взволнованно писал: «В день издания я продал 10 000 экземпляров, чего прежде никогда не случалось…» В течение месяца после первого успеха Меррей напечатал еще семь изданий и продал 25 000 книг.
Триумф вещи объяснялся, во-первых, прекрасными описаниями, особенно такими великолепными строчками:
Холмы Морей превратив в пожар,
Садится медленно багровый шар…
Во-вторых, с интересом был встречен яркий сюжет, подкрепленный личными наблюдениями над жизнью и бытом Греции. Но больше всего читателей заворожил образ пирата Конрада, этот «одинокий и таинственный человек», в чертах которого явственно проступает портрет самого автора. «Он будет жить в преданиях семейств с одной любовью, с тысячей злодейств».
Одновременно появление на свет «Корсара» вызвало и бурю журналистских нападок; особой критике подверглись строки с намеками на принца-регента. Газета тори «Морнинг пост» заклеймила Байрона как «нового Ричарда III – физического и морального урода». Байрон говорил Меррею: «Последнее сообщение не является новостью для человека, который пять лет провел в частной школе». Но когда Меррей, приверженец партии тори и испуганный издатель, убрал злополучные строчки из второго издания, Байрон принялся настаивать на том, чтобы их вернули на прежнее место. Он уверял леди Мельбурн: «Во мне живет дух противоречия».
8 февраля Хобхаус возвратился из поездки по Европе и вскоре встретился с Байроном в «Ковент-Гарден». Он записал в своем дневнике: «…в театре я увидел моего дорогого Байрона, он сидел в ложе. Давно я не был так счастлив. Вместе мы приехали домой и просидели до четырех часов утра». Байрон, также обрадованный, сделал запись в своем дневнике: «Он мой лучший друг, самый веселый и одаренный человек из всех». После этого они часто встречались. 19 февраля в театре «Друри-Лейн» они видели игру Кина в «Ричарде III». Байрона потрясло это представление: «Боже мой! Он (Кин. – Л.М.) настоящий талант. Жизненность, правдивость и ни капли преуменьшения или преувеличения».
Хобхаус привез с собой «десять тысяч анекдотов о Наполеоне, забавных и основанных на реальных событиях». Это заставило Байрона задуматься о человеке, который пленил его еще в школьные дни. «Наполеон! На этой неделе решится его судьба. Кажется, все против него, но я надеюсь и верю, что он победит, по крайней мере отразит натиск захватчиков. По какому праву мы насаждаем во Франции монархов? Да здравствует Республика!.. Чем больше равенства, тем равномерное распределяется зло, становясь не таким тяжким бременем после разделения между многими людьми. Итак, Республика!»
Но ни общество Хобхауса, ни светская жизнь, ни театр не могли отвлечь Байрона от грустных мыслей. Весь февраль он ощущал разлад с самим собой. Он не мог спать и читать, даже стихи не приносили облегчения. Еще в ноябре Байрон начал комедию и роман, но сжег их, потому что они «слишком напоминали действительность». Также он вырвал две страницы из своего дневника. Скрытность теперь стала для него важнее откровенных признаний. И все-таки только дневнику мог он поверить свои самые тайные мысли. В нем он анализировал свои слабости: «В присутствии женщины во мне все смягчается. Они оказывают на меня какое-то странное влияние, даже если я не влюблен, чего не могу объяснить, потому что в целом придерживаюсь невысокого мнения о них. И все же, если поблизости женщина, я более снисходительно начинаю относиться к себе и к окружающему миру. Даже миссис Мьюл, которая зажигает у меня свечи, самая древняя из всех женщин, но не самая дружелюбная – дружелюбна она лишь со мной, – всегда вызывает у меня улыбку, что совсем несложно сделать, когда я в хорошем расположении духа».
Еще больше усугубили разочарование Байрона размышления над собственными литературными трудами; ему казалось, что они не имеют большой ценности. Слишком много в них «лавы воображения», появившейся, чтобы избежать землетрясения в личной жизни. Байрон с неудовольствием замечал, что отклоняется от своего истинного предназначения, сатиры в стиле Поупа, которая так ему удалась в «Английских бардах и шотландских обозревателях», занявшись вместо этого написанием ставших популярными автобиографических восточных поэм и «Чайльд Гарольда». Байрон писал Муру: «…Недавно я стал подумывать, что мои вещицы странным образом переоценили, однако в любом случае я с ними навсегда покончил. Могу вам признаться в том, чего не говорил никому: последние две поэмы, «Абидосская невеста» и «Корсар», были написаны за четыре и за десять дней, чрезвычайно унизительное признание, которое доказывает мое желание быть оцененным публикой и желание публики читать произведения, имеющие только временный успех».
