Джей - О Милтоне Эриксоне
Х.: Он, должно быть, на протяжении всех этих лет рассказал нам сотни случаев, обучая нас думать “так же просто”, как сам это делал.
У.: Да, у него в голове был невероятный запас случаев из практики.
Х.: Он обращался к примерам, о чем бы ни говорил. У него было их так много. Его наблюдения и диагностика были очень сложны. Простыми были интервенции.
У.: И становились все проще и проще.
Х.: Думаю, что с возрастом он делал их более экономными. А эффективность его работы возрастала.
С возрастом он становился все более склонным к конфронтации и, вероятно, поэтому люди считают его более требовательным терапевтом, чем он был на самом деле. Я думаю, он стал чаще прибегать к конфронтации, когда стал понемногу терять физический контроль над своим телом. Мы помним его очень принимающим и стремящимся к сотрудничеству терапевтом, но, думаю, многие его таковым не считают.
У.: Я очень хорошо помню, насколько терпимым и ободряющим он был в свои молодые годы. И в то же время его хотелось опасаться, ибо его сила и проницательность, даже когда он принимал тебя, были очевидны. Будучи его клиентом, ты всегда немножечко дрожал.
Х.: И клиентом, и коллегой. Думаю, что и коллеги тоже его побаивались.
У.: Да, пожалуй, многие его боялись.
Х.: Потому что у него была репутация человека, который воздействует не напрямую.
У.: Не один Грегори волновался: “Он пригласил меня на ужин!”
Х.: Им было приятно, когда он был доброжелателен, но до конца в его доброжелательность они не верили.
Не знаю, рассказывал ли я тебе о парне из Пало Альто. Этот человек пришел ко мне и спросил, могу ли я вылечить его дочь. Я поинтересовался: “В чем проблема?” Он ответил, что у нее депрессия или что-то в этом роде. Он сказал: “Милтон Эриксон лечил другую мою дочь, и с ней сейчас все в порядке”. Этот парень был при деньгах, поэтому я спросил: “А почему вы и эту дочь не отведете к Милтону?” И он ответил: “Я боюсь”. Я спросил: “Чего вы боитесь?” Он сказал: “Ну, когда я привел свою дочь, доктор Эриксон посадил меня в Фениксе на шесть месяцев под домашний арест. Не хочу ехать к нему и снова тратить шесть месяцев”. Я сказал: “Возможно, на этот раз арест уже не понадобится”. Я все-таки убедил его отвезти дочь к Эриксону. И действительно, на этот раз все обошлось без домашнего ареста. Милтон потом останавливался в этой семье, когда приезжал к нам в Пало Альто на один из семинаров. И они были в достаточно хороших отношениях, но все-таки тот парень до смерти боялся его. Не выполнить то, что сказал Эриксон, — ему такое и в голову не приходило. Какой же властью обладал Эриксон!
У.: Я был пациентом Милтона всего пару встреч, но тоже боялся его. И до сегодняшнего дня не могу точно сказать, что он со мной тогда сделал. Могу только сказать, что в последующие после встречи с ним полтора года очень многое изменилось. Я вернулся домой, навсегда распрощался с лечением у психоаналитиков и решил, что должен понять: чем я могу заниматься самостоятельно? Это было мое последнее обращение к терапевту. В тот год я отправился на Восток, где жили родственники моей жены. И еще перенес серьезную операцию.
Х.: Да, верно. Ты перенес операцию на сердце, на которую все никак не мог раньше решиться.
У.: Да. И вскоре был зачат наш первый ребенок. Вообще, масса всего случилось за тот год. И я не вполне понимаю как.
Х.: Обсуждал ли он с тобой прямо какую-нибудь из этих проблем?
У.: Это может звучать достаточно странно, но я себе не совсем четко представляю, о чем точно мы с ним говорили. Хотя я не думаю, что все время был в трансе.
Х.: Ты хорошо поддаешься гипнозу.
У.: Но что-то случилось.
Х.: Я уверен, что кое-что ты помнишь.
У.: Ага. Но я не уверен, что даже Милтон мог позаботиться обо всем, что я должен забыть в последующие 20 лет. Что-то больше запало в душу, что-то стерлось из памяти.
Давай на минуту снова вернемся к теме его упрямства. В каком-то смысле, я думаю, его упрямство — ему же в плюс. Потому что последнее, чему мы хотели бы содействовать, — это созданию образа непорочного человека. У Милтона были и ограничения, и обычные человеческие слабости, слава Богу. Он не был просветленным гуру, сидящим на вершине горы в конце длинного пути.
Х.: В том, что касалось гипноза или воздействия на людей, он был исключителен. Но в остальном — он был обычным парнем. Правда, общаясь с нами, он редко выходил из профессиональных рамок. Один или два раза после ужина он был просто приятным парнем. Но, как правило, он придерживался профессиональной позиции, не прекращая ни на миг обучать нас. Хотя он часто хвастался, и слабости у него были, это точно.
У.: Он просто был человеком. Когда он не хвастался, он не стремился быть тем, кем не был.
Х.: Да. Хвастовство было частью его как человека в том смысле, что он считал себя таким же, как все, а затем преодолевал это.
У.: Было еще кое-что. Не знаю, недостаток ли это, но мы пару раз с этим сталкивались. Если ты помнишь, несколько раз мы приставали к нему с расспросами о его неудачах. Милтон говорил: “Да, я с радостью приведу вам пример”. И приводил. Но в последний момент неудача каким-то образом превращалась в успех. Может, это было чем-то вроде слабого места, но...
Х.: Он как-то сказал, что не видит, чему можно научиться, обсуждая поражение, если не понимаешь, чем оно вызвано. И только тогда из поражения можно извлечь урок.
У.: У него и в самом деле было, думаю, несколько очень жестких убеждений, некоторые из них я не разделял. Помню, как он рассказывал о случаях, которые, по его мнению, вообще не было смысла лечить. Сейчас я те случаи таковыми не считаю и не уверен, что считал тогда. Но его мнение тогда было однозначным или он просто имел твердые убеждения на этот счет.
Х.: Пожалуй. Дон Джексон однажды высказал весьма мудрую мысль. Эриксон упомянул больного с маниакально-депрессивным психозом, которого считал неизлечимым. И Джексон сказал: “Должно быть, он имеет в виду, что его методами больной не поддается лечению”. А при мне такого никогда не случалось, чтобы он не смог кого-то излечить своими методами.
У.: Да, люди не должны ставить его на пьедестал, красить белой краской и прибивать нимб над головой.
