Илья Дубинский - Трубачи трубят тревогу
— И я говорю, комполка не обидится, — не выпуская изо рта трубки, сказал Силиндрик. — Обижаться будет, например, вот пример, продкомиссар, но он поступает с нами не по-партийному... прямо скажу.
— А теперь послушайте меня... — заговорил наконец военкомдив Гребенюк. — Товарища Силиндрика мы уважаем, но до Карла Маркса, конечно, ему далеко. А вот без хорошего комиссара полку не обойтись. Долгоухов сюда не вернется, поехал бить басмачей. Вашим комиссаром будет товарищ Климов. — Гребенюк показал на черноглазого, с пристальным взглядом молодого человека среднего роста. — Климов — потомственный путиловец. А комиссара-путиловца, к сожалению, не в каждый полк мы можем дать.
— Ну раз мы занялись пополнением, — продолжал Шмидт, — даю вам в полк лихого казака. — Он указал на прибывшего с ним подростка в шинели до пят. — Это Иван Шмидт, мой родной брат. Даю вам на воспитание. Только помните: если он будет глух к словам, применяйте палочный выговор. И никаких штабов, никаких канцелярий! В строй, к коню и к шашке!
Ваня Шмидт исподлобья посмотрел на брата и, достав из кармана самодельный мячик, начал нервно теребить его детскими пальчиками.
Приезд начальства, естественно, привлек внимание наших бойцов. Они собирались кучками в тени высоких тополей, курили, делились впечатлениями.
Завидной выправкой и бравым видом, да еще серебряной серьгой в ухе, из всех кавалеристов выделялся станичник Семивзоров. Окруженный слушателями, он, привирая им про всех начальников, «под которыми» ему приходилось служить, извлек из левого кармана пухлый мешок с табаком.
Не торопясь, донец свернул солидную козью ножку. Спрятав кисет, достал из правого кармана «огневую примусию»: кресало — изогнутую в виде вопросительного знака тяжелую железную болванку, зеленовато-бурый кремень и вдетый в металлическую трубку гарусный шнур. Ловким ударом кресала вышиб из кремня сноп красноватых искр, от которых моментально стал тлеть шнур, служивший станичнику вместо трута.
Шмидт, безошибочно угадав в Семивзорове природного казака, обратился к нему:
— Послушай, станичник, эта адская машина, видать, попала к тебе в наследство от атамана Платова?
— Никак нет, — не растерялся Прожектор. — Берите повыше, товарищ начдив. Это кресало, — не сморгнув соврал он, — пользовал сам Степан Разин, да вот нонче мне, Митрофану Семивзорову, досталось.
Я заговорил с начдивом об обмундировании, о призах, которыми можно было бы заохотить наших джигитов, о зеленом мыле...
— Черт побери, — глубоко вздохнул Шмидт, — три года я знал одно — крошить беляков, а тут начдив кавалерии должен заниматься портянками, зеленым мылом, всякой чепухой. — Достав блокнот, начал в нем что-то писать. — Да, чепуха, — продолжал он, — а без нее врага не поколотишь! — Шмидт передал мне исписанную бумажку. — Пошлите к «Предсовнаркому». Он что-нибудь найдет у себя.
«Предсовнаркомом» звали у нас начальника снабжения дивизии Колесова. В 1917 году он и в самом деле возглавлял первое Туркестанское советское правительство.
Я подозвал стоявшего поодаль Митрофана Семивзорова. Отдал ему записку. Велел ехать с нею в Ильинцы к начснабу. Боец, слегка пнув ногой льнувшего к нему Халаура, развернул бумагу, начал читать по складам.
— Ты что делаешь? — спросил его Шмидт.
— А случится напорюсь на бандюг! — не смущаясь ответил Семивзоров. — Я бумажку проглочу, а скажу все, что в ней есть, на словах. Только одно, товарищ начдив, я не разобрал. Вот тут против вашей росписи какая-то закорючка.
Начдив заглянул в записку.
— Слышал ты, казак, про лейтенанта Черноморского флота Шмидта? То был боевик, революционер. Когда я находился в подполье, пришлось менять фамилию. Я и взял себе имя лейтенанта Шмидта. Но есть и фон Шмидты. Чтоб меня с ними не путали, я добавляю к своей фамилии «тов». Значит — товарищ Шмидт! Понял, казак?
— Как не понять! У нас на Дону был помещик хвон Энгельгарт. Немало и мы тех хвонов перехлопали.
— Молодец, казак! — похвалил Семивзорова начдив.
— Рад стараться, ваше превос... виноват, товарищ начдив. Что-то я трохи зарапортовался... — сказал боец и направился выполнять поручение.
— Вот у нас в пятнадцатой дивизии, — заговорил стоявший в сторонке сотник Ротарев, — это было в Полоцке еще до той немецкой войны, полно было этих самых фонов. На драгунском полку — фон Фосс, на гусарском — фон Прииц, на уланском — фон Верман. И в придачу еще один бригадный генерал тоже из этой породы был — фон Бюнтинг...
— Было, да сплыло, — похлопал сотника по плечу начдив.
— А командир корпуса, куда входили наши кубанские полки, был граф Келлер, — заговорил после уральца сотник Храмков. — Командиром одиннадцатой дивизии был де Витт, одиннадцатым гусарским полком командовал граф Мирбах, пятым гусарским — барон фон Корф. Среди генералов были и не немцы, да все больше с чудными фамилиями, такими, что наш брат сразу и не выговорит. Вот послушайте: генерал Розалион-Сошальский. А то еще были генерал Замота и генерал Чернета. Только полностью фамилия этого второго генерала была — Чернота-де-Бояры-Боярский.
— Это ты правильно говоришь, кубань. — Шмидт бесцеремонно снял с головы сотника кубанку и примерил ее. — Мечтаю о такой аккуратненькой шапочке. Когда-нибудь и себе заведу нечто подобное. — Вернув кубанку Храмкову, продолжал: — В царской кавалерии полно было всякой сволочи. Преподобный барон Врангель командовал в Риге гусарским Иркутским полком, Павло Скоропадский — лейб-гвардии конным полком в Санкт-Петербурге, так при царе назывался Петроград.
Дмитрий Аркадьевич недавно вернулся из Харькова с совещания, созванного при штабе войск Украины и Крыма Михаилом Васильевичем Фрунзе. Обсуждался вопрос о сроках обучения в военных училищах. Многие настаивали на четырех-пятилетнем курсе.
Попросил слово Шмидт. Он сказал, обращаясь к Михаилу Васильевичу:
— Товарищ командующий! Вчера я ходил в цирк. Смотрел, как моржи ловко катают носами шары. Спросил я Дурова: «Сколько вы их учите?». Он ответил: «Два года». Я спрашиваю вас, — повернулся он к участникам совещания, — так неужели наши курсанты тупее дуровских моржей?
Фрунзе расхохотался, а за ним и все командиры.
— Шмидт меня уморил, — сквозь смех произнес Михаил Васильевич. — А по существу, он прав.
Глядя на смеющихся, сам Шмидт оставался абсолютно серьезным. Такова уж была его особенность.
Все мы вышли на улицу.
К штабу приближался всадник. Его шинель, застегнутая на крючок, была надета внакидку. Правый рукав шинели, поддерживаемый винтовкой, торчал кверху. Начдив подозвал кавалериста.
![Якуб Колас - Трясина [Перевод с белорусского]](/uploads/posts/books/133718/133718.jpg)
