Дэни Вестхофф - Здравствуй, нежность
Моя мать до такой степени ненавидела телевидение, что, когда мне было двенадцать лет, она грозилась выбросить один из наших телевизоров — тот, что стоял на кухне, — в окно, потому что ее раздражали вопли, доносившиеся с экрана (Тереза в это время смотрела свою любимую передачу). Иногда мы с матерью развлекались, в шутку представляя себе последствия повального увлечения телевидением, и в этой связи она рассказывала мне историю, произошедшую где-то в середине 1970-х годов во Франции. Случилось так, что по всей Бретани надолго отключили электричество, причем этого времени оказалось достаточно, чтобы в корне изменить жизнь местного населения. Люди снова стали общаться друг с другом, а девять месяцев спустя в этом регионе Франции был даже зафиксирован небольшой всплеск рождаемости! Фантазируя, мы представляли себе, что если бы в нашей стране вдруг полностью исчезло телевидение, то через три месяца случилась бы революция, еще через шесть — бэби-бум, а спустя несколько лет Франция стала бы всемирно признанной столицей интеллигенции.
Но эту неприязнь к «большому светильнику» нельзя было назвать абсолютной. Иногда моя мать с удовольствием смотрела некоторые фильмы, которые показывали по третьему каналу в воскресный вечер. Много позже, в начале 1990-х, она заинтересовалась сериалом «Звездный путь», повествующим о космическом путешествии коммандера Спока и капитана Кирка. В особенности ей нравился актер Джексон ДеФорест Келли, сыгравший доктора Леонарда МакКоя. Ей пришлись по вкусу причудливые декорации, существа со странной внешностью и не менее странными (если не сказать чудаковатыми) привычками, тембр голоса и дикция пришельцев, вызывавшие у нас улыбку и смех. И пускай некоторые сюжетные линии, равно как и пара-другая персонажей, были несколько банальны, потрясающее воображение авторов и сценаристов этого сериала выглядело достойным всяческих похвал. Они не загоняли себя в рамки, а просто творили, и у них это отлично получалось. Все эти инопланетяне и монстры действовали без лишнего пафоса и не пытались выглядеть серьезнее, чем требовалось. Мне кажется, именно эту легкость и это здравое чувство юмора мать ценила ничуть не меньше увлекательных историй о далеких галактиках. Я помню, как она чуть ли не надрывалась от смеха, когда в очередной серии на экране появлялась недоуменная физиономия Спока.
При этом моя мать презирала все эти ток-шоу, «правдивые» передачи, викторины, в которых игроки соревновались в глупости и пошлости с телеведущими, чтобы якобы «быть ближе к народу» — словом, все, что ясно подтверждало: французские телеканалы держат своих зрителей за стадо тупиц.
Моя мать считала, что ее соотечественники гораздо умнее и проницательнее, что телевидение со всеми его глупостями было всего лишь способом зомбирования, отупления людей, чтобы потом было легче ими манипулировать. Моя мать писала, что «французы — это народ, который совершил революцию, разрушил деспотизм, сражался при Флерюсе, плакал на похоронах Виктора Гюго; который любит женщин, вино, пудру и регби, но [телевидение] сделало из него животное — загнанное, несчастное и бесцветное». И она была абсолютно права.
Порой мою мать так раздражала человеческая глупость, что она всерьез начинала желать революции. Она хотела, чтобы эта революция смела бы все на своем пути. Именно поэтому она в шутку называла себя анархисткой, и мы вместе представляли, на что может походить мир, вышедший из революционного горнила. Гражданскую позицию моей матери начали осуждать еще в 1956 году. Ее обвиняли в том, что она «сбрасывает бумажные бомбы на и без того нестабильное общество». Несправедливость и неравенство также подливали масла в огонь маминой ярости.
Я помню эти разговоры, которые мы начинали вполне бодрыми и веселыми, а заканчивали злыми и бранящимися; но возмущались мы, конечно же, не друг другом, а общественной жизнью, многие аспекты которой были просто возмутительны.
Глава 17
Мне кажется, что первый раз моя мать пошла в кино вместе с сестрой Сюзанной. Произошло это в Лионе, в годы оккупации, то есть в период самого расцвета американского кино. Такие звезды экранов, как Кларк Гейбл, Грегори Пек, Кэри Грант, Роберт Митчем и Эррол Флинн, потрясли воображение десятилетней девочки из Кажара. Они навсегда остались для моей матери иконами киноискусства. С течением лет к ним примкнули Роберт Редфорд, Пол Ньюман, Марлон Брандо, а еще позднее — Харрисон Форд, чья роль в фильме «Беглец» произвела на нее неизгладимое впечатление. При просмотре особенно жестоких сцен этого остросюжетного фильма моя мать начинала раскачиваться в своем кресле, как если бы сама уворачивалась от ударов, а в сценах погонь она наклонялась вперед, неотрывно следя за тем, как машина несется вперед, совершает крутой вираж или объезжает препятствие.
Иногда, когда напряжение в фильме достигало своего апогея, мать выходила из комнаты, совсем как ребенок, прикрывающий глаза ладонями в самые страшные моменты. Мне приходилось идти за ней в соседнюю комнату, где она беспокойно ходила из угла в угол, и успокаивать ее, уверяя, что Харрисон Форд не мог умереть, ведь он главный герой, тем более полиция его не поймала…
Эта ее детская наивность при просмотре фильма, который она видела далеко не впервые, вызывала во мне чувство умиления, смешанное с удивлением. Я считаю, что не последнюю роль здесь играло ее богатое воображение. Очевидно, всякий раз она представляла себе, что в фильме может произойти все, включая даже самое невероятное. Примерно так же она вела себя, когда смотрела фильмы с плохим концом, где главный герой умирал: она просто отказывалась верить в его смерть. Неважно, шла ли речь о фильме про Жанну д’Арк или про Ромео и Джульетту — всякий раз она говорила, что все образуется и закончится хорошо. По ее мнению, именно так и никак иначе стоило воспринимать жизнь. «Как комическую оперу, уже сыгранную, конец которой тебе известен. Отчаянно надеясь — не на то, конечно, что герой выживет или у него появится шанс спастись […], но на свое воображение. Потому что воображение является основой для понимания».
Воображение, добавляла она, это то, что позволяет нам поставить себя на место другого человека и задуматься: «Гляди-ка, а ведь я был неправ или не придал этому особого значения».
С выходом книги «Здравствуй, грусть» моя мать довольно рано обнаружила для себя, что кино может стать потрясающим способом самовыражения, особенно если его делают такие титаны, как Орсон Уэллс, которого мать считала истинным гением американского кинематографа. У него «в глазах был тот особенный, негасимый блеск», присущий исключительно выдающимся личностям. Моя мать была поклонницей творчество Висконти, Феллини, Трюффо, Лоузи, Манкевича, а некоторые фильмы она любила особенно: «Пусть зверь умрет» Шаброля, «Соседка» Трюффо, «Посредник» Лоузи, «Гражданин Кейн» Уэллса, «Смерть в Венеции» Висконти (этот фильм нравился ей куда больше «Гибели богов», что всегда вызывало у нас яростные споры). Она также очень любила комедии и вместе с братом Жаком увлекалась творчеством Лорела и Харди.
