Н. Щербинин - Подвиг пермских чекистов
Десятого августа в Свердловске чекисты арестовали Литвакова. На допросах у Ракитина он начисто все отрицал, играя «мужичка-лапотника»:
— Про взятки ничего не знаю. Да, носил директору Коробкину корзину шампанского, а взяток — боже упаси. А что до акта комиссии, так я не понимаю: я хоть пишусь в анкетах техником-строителем, а на деле-то лишь практик. Отпустите. Приедет Ефим Васильевич, шибко рассерчает на меня.
И впрямь. Обеспокоенный молчанием помощника, Расповцев прикатил в Свердловск. Там, в доме на Мамина-Сибиряка, его и арестовали чекисты. При обыске были найдены хранившиеся в портфеле документы «Фореста», расписки — от сотен до нескольких тысяч рублей. При личном обыске у Расповцева изъяли заводские пропуска, золотой портсигар, запонки и деньги — четыреста девяносто девять рублей одиннадцать с половиной копеек.
Арестованных отправили в Пермь. В тот же день, двадцатого августа, чекисты арестовали всех, связанных с «Форестом»: семь человек в Невьянске, Солдина — в Свердловске и большую группу в Перми. Ареста избежал бухгалтер «Фореста» и главный архитектор завода Венда: он застрелился в спальне, пока жена в прихожей пререкалась с чекистами.
Один за другим проходили перед Добошем в течение двух недель большие и малые «форестовцы», члены контрреволюционного подполья, вредители, взяточники. Каждый из них, спасая свою шкуру, поливал грязью других.
— Евсеев — монархист. Он противник всего советского. Именно он и технический директор завода разрабатывали вредительские акции, — на первом допросе заявил инженер Крохин.
— Какие акции? — спросил Добош.
— Лично я знаю о двух: вывод из строя станков для расточки пушечных стволов. Это, кажется, двадцать пятый год. И — недавнее. Евсеев как-то похвастал: «Одна маленькая закорючка в чертеже — и тысяча дорогих деталей — брак». Евсеев и технический директор стояли во главе подполья в Мотовилихе. Расповцев выделял на нужды организации крупные суммы. Подкупал необходимых лиц. За некоторую мзду получал советы, как ухватить куш и для себя. Например, сплошной фундамент — идея Евсеева и Венды. Под этой плитой Расповцев похоронил государственных средств разика в три-четыре больше, чем предусмотрено сметой.
— Вы брали взятки? Точнее, Расповцев давал их вам?
Поначалу Крохин юлил, потом сознался, что трижды брал по тысяче рублей. Нет, не был он невинным ягненком, каким хотел предстать перед следствием. Его «личные» советы по обману Республики Расповцев оценил высоко, особенно совет использовать заводской механический цех как своеобразную мастерскую «Фореста».
Все показания сличались, тщательно перепроверялись.
Среди явных врагов, сплотившихся вокруг «Фореста», были и просто обманутые, запутавшиеся люди. Один из них, молодой инженер, рассказал, как Расповцев дал ему несколько актов на списание материала, который даже и не покупался; припомнил случай, когда Расповцев передал счета на десять тысяч рублей за пеньковую веревку, и в кладовую-то не поступившую; как уходили «налево» десятки вагонов с цементом, металлом, дровами. «Форест» грабил Республику методично и беззастенчиво. Только оборот средств по стройматериалам превысил миллион рублей. Причем эти суммы не отражались в заводских документах, и точную цифру потерь, понесенных народным хозяйством, даже установить было невозможно.
Два года Добош и его товарищи шли по пятам за хитрым, изворотливым врагом. Теперь встретились лицом к лицу.
Расповцев, хмурый и небритый, но внешне спокойный, сидел перед Иосифом Альбертовичем. Игнатьев, готовый записывать, расположился сбоку.
Допрос шел не один день. Под давлением улик Расповцев признался в даче взяток, в том, что акционерное общество было организовано на его единоличные средства. Не стал отрицать и факты хищений на строительстве.
Труднее пришлось, когда Добош приступил к связям «Фореста» с контрреволюционным вредительским подпольем в Москве и на Урале. Расповцев запирался долго. Иосиф Альбертович «помог ему вспомнить» и о взятке, данной Нефедьеву из Главного управления (именно с ним Расповцев «разрубил пополам» свою претензию); и о покупке у самого себя завода стройматериалов; и о расписке Зибельмана на шестьдесят тысяч рублей. Доконало главу «Фореста» упоминание фамилий Мейера и Левингстона.
— Пишите, черт с вами! Все расскажу. Это бывший генерал Михайлов подкузьмил меня. Связался я с английской и немецкой разведками только по его вине. Но информации им я не поставлял, и сроки возведения важных объектов не затягивал.
— А мартен на Мотовилихе? А цех и плотина в Невьянске? Сроки вы сорвали. Качество — врагу не пожелаешь!
— Меня поставят к стенке?..
23 марта 1930 года постановлением судебной коллегии ОГПУ участники махинаций «Фореста» и вредители-спецы были осуждены. Тридцать девять из них получили разные сроки, от трех до десяти лет. Расповцева и Литвакова приговорили к высшей мере наказания — расстрелу.
В тот же день в Мотовилихе сталевар Новиков и мастер Вахрушев провели плавку и выдали первую сталь на новом мартене. Об этом Добошу, без стука ворвавшись в кабинет, радостно сообщил Игнатьев.
— Эх, Валентин! Да если бы не «помощь» Расповцева и спецов, первую сталь можно было бы получить год назад.
— Но ведь теперь конец «Форесту»! Конец этим господам, вредящим исподтишка, всем этим хапугам, расхитителям, взяточникам.
— Ошибаешься! Еще не конец. Дряни вокруг предостаточно, и мы будем с ней сражаться. До конца!
За умелые действия по раскрытию контрреволюционной вредительской организации на Урале Иосифу Альбертовичу Добошу было присвоено звание почетного чекиста. Не раз еще участвовал он в сложных операциях, проявляя чекистскую честность, прозорливость, непримиримость к недругам, не раз награждался, причем дважды, именным оружием. В органах Иосиф Альбертович проработал до 1937 года.
Сын Венгрии, принявший Октябрьскую революцию в России как свое кровное дело, дожил и до того дня, когда стала свободна его родина. Но побывать там помешала болезнь. Умер Иосиф Альбертович в 1954 году. В квартире, где он жил, остался изрядно потрепанный томик стихов Петефи, с закладкой на одной из страниц. Там были стихи:
Клинки не блещут, смолкли пушки,
Сном ржавым спят сейчас они.
Но бой идет. Не штык, не пушка —
Идеи бьются в наши дни.
И этот бой — продолжается.
Авенир КРАШЕНИННИКОВ
Черемуховый лог
Ночь подступала тяжелая, душная, где-то далеко погромыхивало, будто кто-то грузный и ленивый ворочался с боку на бок. Или это доносились снизу, из-под горы, отголоски завода, или грозы бродили за горизонтом. Но даже и в такую духоту все окна в доме бывшего псаломщика, ныне чусовского обывателя и кожевника Почкина, были закрыты наглухо и задернуты шторами. При красноватом свете подвернутой керосиновой лампы за самоваром сидели трое: сам Почкин, одутловатый, с розовой потной лысиной и высоким бабьим голосом, как и положено псаломщику, и его гости — сухощавый подтянутый человек по фамилии Булышев и кряжистый, будто из цельного дуба вырубленный, Шмелев. Гости прибыли тайно — с Советской властью они не очень-то ладили. Булышев лютовал в колчаковской следственной комиссии, Шмелев водил на продармейцев и активистов кулацкую банду, обоих судили и сослали на Север, оба готовы были на все, чтобы свести с Советской властью кровавые счеты.
