Константин Лапин - Подснежник на бруствере
В конце апреля — числа не запомнила — вражеская сторона с утра замолкла: ни пулеметных очередей, ни выстрелов. И всюду над окопами, на высотах развеваются по ветру фашистские флаги с черной свастикой в белом кружке. Что за чертовщина! Праздник, что ли, какой? А может, фашисты готовят новую авантюру?
Не выдержав томящей тишины, открыли огонь гвардейцы-артиллеристы. Пулеметчики и снайперы старались пулями перебить древки флагов. Немцы не отвечали. Немало флагов посбивали мы, а враг все молчит и молчит.
Зато назавтра, с самого рассвета и до ночи, противник, словно наверстывая упущенное, вел непрерывный огонь. Жарко нам пришлось, хотя потерь почти не было: батальон глубоко зарылся в землю. Мы ждали, что после такой усиленной огневой подготовки враг пойдет в атаку. Но ни наступления, ни даже разведки боем… В чем дело?
Как всегда, первыми все узнали разведчики. Взятый ими свежий «язык» объяснил, что в этот день Гитлер был именинником. Вот его войско и получило сутки отдыха. На преждевременные поминки больше смахивала эта молчаливая демонстрация.
Не о сутках затишья — о том, чтобы поскорее совсем смолкли пушки, думали мы. Мир на земле мог установиться только после полной победы над врагом, путь домой лежал через Берлин…
«Товарищ генерал, миленький!..»
Используя весеннее затишье на фронте, командование решило провести всеармейский слет снайперов. Километрах в пяти-шести от передовой, в лесном овраге, состязались в меткости лучшие стрелки армии. Одним из сложнейших упражнений была стрельба на скорость по движущимся мишеням.
Отстрелялась очередная пара, пора и мне с Клавой Маринкиной на огневой рубеж. Обе немножко волнуемся, ведь за стрельбой наблюдают генералы. Среди них выделяется дородной своей фигурой и загорелым квадратным лицом герой Сталинграда, генерал-полковник Еременко. Он теперь командует нашим, 2-м Прибалтийским фронтом.
Стараясь не смотреть в сторону начальства, я легла на землю, уперла поудобнее локти. Сразу волнение прошло. Только стала целиться — слышу за спиной недовольный бас:
— Лейтенант, почему допускаете к стрельбе не умеющих владеть боевым оружием?
Продолжаю целиться, приложив левый глаз к оптике, не могу и помыслить, что замечание относится ко мне.
Лейтенант — он был не из нашего батальона, меня знал мало — вытянулся перед командующим, не может понять причины генеральского недовольства.
— Вы что, лейтенант, не видите, как она держит винтовку? — уже на двоих осерчал командующий. — Она не знает даже, каким глазом целиться.
Только тут я поняла, что речь обо мне. Говорю лейтенанту, который подбежал, чтобы отстранить меня от стрельбы:
— Я левша. Товарищ лейтенант, объясните…
— Товарищ командующий, она левша, стреляет с левого глаза, — громко отрапортовал лейтенант, вытянувшись перед Еременко. — Это опытный снайпер.
Командующий проворчал что-то вроде: «Левша — кривая душа», но подошел ближе, видно, заинтересовался. Дождавшись, когда я отстрелялась, он зашагал к мишеням, чего не делал до этого. Генералы следовали за ним. Увидев пробоины от пуль, Еременко даже пальцами прищелкнул от удовольствия, подозвал меня. Пожав руку, сказал:
— Молодец, левша! Так стрелять!
По окончании слета девушки-снайперы, имеющие большой боевой счет, получили правительственные награды. Мне командующий вручил перед строем орден Славы II степени.
— Хотя ты и девушка, желаю стать полным кавалером! — весело пожелал он.
Награды радовали нас, но не меньше хотелось получить отпуск. Какой солдат не мечтает о побывке? И вот зачитывают фамилии тех, кто пойдет в отпуск. Первой называют снайпера Онянову, нашего Пончика, как окрестили девчата Лиду за ее полноту. У моей землячки — Лидия Онянова до войны работала электромонтером на Соликамском бумажном комбинате — самый большой в роте боевой счет: 76 убитых гитлеровцев. За ней следом иду я — 72 фашиста. Отпуска получили еще несколько девушек и трое снайперов-мужчин.
Подруги поздравляли нас, не скрывая своей зависти, просили передать привет Родине. Снайпер Маша Морозова, от огорчения забыв об уставе, подошла к командующему фронтом и, теребя обшлага генеральской шинели, повторяла, как ребенок:
— Товарищ генерал, за неделю обернусь. Товарищ генерал, миленький!..
Командующий, не найдя что ответить, аж задохнулся от изумления. Рослая, щекастая деваха, гвардии сержант, ведет себя, как дитя малое! Однако отпуск дал. На целых десять суток, включая дорогу.
Как радовалась, как прыгала и веселилась Маша! Не знала еще, что ждет ее по возвращении. Опережая события, расскажу, как все произошло.
С побывки Морозова вернулась счастливая: всех повидала, везде побывала, даже в театре. В день ее приезда предстоял пеший марш. Маша устала с дороги, а может, просто поленилась идти — упросилась в попутную машину. По дороге к передовой грузовик подорвался на забытой мине. Машу Морозову и попутчика, сидевшего с ней в кузове, убило на месте. Рядом мы их и похоронили. Я сплела венок, устроила цветы в изголовье могилы…
Надолго запомнился мне первый приезд домой с фронта. Раннее утро. Не иду — бегу пустынной в этот час улицей. Вот и наш дом. Стучу в знакомую рассохшуюся дверь, а сердце, кажется, стучит еще громче: тук, тук, тук! Дома ли мама?
Меня ждала радость: мама только вернулась с ночной смены. Слезы лились по ее лицу, не переставая, но это были слезы счастья. А когда мама вытерла их, я увидела, как сдала, будто усохла вся, моя дорогая старушка. Вроде и ростом поменьше стала. А может, это я поднялась на армейских харчах?
Первую ночь, как в раннем детстве, спали вместе в маминой постели. Вернее, не спали, шептались до рассвета. Спрашиваю ее:
— На работу надо идти или пропустишь день?
— Ой, надо, доченька, нельзя пропускать! Ваш заказ, фронту.
— Тогда поспим, мам. У меня глаза слипаются.
Отвернулась она к стенке, а я по дыханию слышу: не спит мама, только виду не показывает, чтобы меня не разбудить. И я не сплю…
В конце двухнедельного отпуска, пролетевшего, как один день, хватилась: ходила, ходила в булочную на углу, а денег ни разу не заплатила. В армии паек бесплатный, отвыкла от денег, от карточек. Бегу в магазин, спрашиваю продавщицу:
— Сколько с меня причитается? За все время.
— Не велики деньги! — говорит она. — Я сразу догадалась, что вы в армии забыли, какие такие рубли-копейки бывают. Скажи, дочка, скоро ли война кончится?
— Теперь уже скоро, — отвечаю уверенно. — Коль вперед пошли, больше нигде не остановимся. Русский человек медленно запрягает, да быстро ездит! — Я вспомнила слова нашего комиссара Булавина, которые он любил повторять.
