Орландо де Руддер - Альфред Нобель
Когда Нобель сообщил Берте фон Зутнер о своём намерении написать пьесу, она незамедлительно прислала ему письмо. В нём мы, в частности, находим следующие слова: «Я очень заинтригована и с нетерпением жду результата. Я уверена, что ваша пьеса будет не менее прекрасна, чем те стихи, которые вы показали мне в Париже, — а я ещё помню о них».
Она предложила поставить его пьесу в каком-нибудь венском театре и даже поработать вместе с ним, если он только изъявит такое желание. Кроме того, она предлагала ему и свои услуги в качестве переводчика. Её обещания не были простыми словами, так как она почти сразу же принялась за поиски и отбор актёров, между которыми должны были быть распределены роли в будущей пьесе. Каково же было её разочарование, когда она узнала, что пьеса написана на английском языке! Она, несомненно, предпочла бы, чтобы пьеса была написана на немецком или шведском языках — или на любом другом, которым она хорошо владела.
А английским языком Нобель, пожалуй, владел даже лучше, чем своим родным шведским. Конечно, Нобель превосходно говорил и писал по-шведски, но это был язык делового человека, которому явно не хватало лиризма и утончённости для того, чтобы стать языком поэзии. Тем не менее, ближе к концу своей жизни Нобель написал несколько стихотворений на шведском языке.
Впрочем, Нобель любил изъясняться и на других языках. Здесь, несомненно, сказался его детский опыт — а мы помним, что он покинул родину в раннем детстве и большую часть своей жизни провёл за её пределами, общаясь на языках стран Европы чаще, чем на языке Ибсена.
Кроме того, Нобель написал роман «Господин Будущее». Этот роман любопытен прежде всего своим социально-политическим содержанием. В уста главного героя романа, имя которого послужило названием для него, Нобель вкладывает свою программу создания нового общества. Свои размышления он начинает с рассмотрения трёх возможных типов государственного устройства: передача власти по наследству, конституционная монархия и республиканское правление.
Первую возможность он сразу же отбрасывает. В России он неоднократно наблюдал, насколько бывает несправедливой царская власть, склонная к самым разнообразным злоупотреблениям. Конституционная монархия, по мнению Нобеля, лучше, но, в конечном счете, тоже является лишь «полумерой»: конституция может помешать монарху управлять страной сообразно со своими желаниями и представлениями о благе. «Эта форма правления, — пишет он, — тоже является формой опасного сосредоточения власти в одних руках, причём такого сосредоточения, которое может достигаться при помощи силы. Нет никаких гарантий, что это не приведёт к бесчинствам со стороны властей. По той же самой причине приходится отвергнуть и республиканское правление, так как президент республики не несёт никакой реальной ответственности за свои поступки».
Кроме того, после тех неприятных событий, которые произошли в его жизни из-за участия в строительстве Панамского канала, когда он оказался причастным к многочисленным злоупотреблениям, наделавшим так много шума, у Нобеля появились и другие соображения, не позволявшие ему принять республиканскую форму правления: «Главные занятия депутатов, — писал он, — это бесконечные разглагольствования и вымогание взяток».
Примерно в том же духе написан весь роман. Нобель безоговорочно отбрасывает всё то, что было в прошлом. Но, критикуя, предлагает ли он что-то новое? Да, предлагает.
Ответ Нобеля однозначен, несмотря даже на ту критику предлагаемого им идеального государственного устройства, которую он вкладывает в уста своего героя. Ответ этот — парламент. Однако, как всегда, мнение Нобеля предполагает оговорки. Для него неприемлемы любые формы парламентского правления. Он считает, что парламент должен состоять из дальновидных людей, которые «могли бы выбрать на должность президента человека, доказавшего свою компетентность в вопросах правления».
Идеальная Франция, которую рисует «Господин Будущее», делится на пятнадцать провинций, во главе каждой из них стоит правитель, подчиняющийся избранному президенту страны. Последний, несмотря на то, что он избран, обладает неограниченными полномочиями. Его распоряжения не подлежат обсуждению. И Генрих Шюкк, который нередко оказывается злым на язык, делает из этого следующий вывод: «Можно иметь самые разные мнения относительно того, насколько реализуема данная концепция государственного устройства. Но бесспорно другое, а именно то, что она напоминает скорее фашизм, чем коммунизм».
Пусть ответственность за это утверждение останется на совести того, кто его высказал. Мы же лишь с сожалением вынуждены констатировать, что «Господин Будущее» не имеет ничего общего с романом — ни в обыденном, ни в высшем смысле этого слова.
А может быть, Нобель мог преуспеть в сатирическом жанре? «Патентная зараза», впрочем, совсем не позабавила уже упоминавшегося секретаря Шведской академии наук, который высказался об этом рассказе следующим образом: «В этом небольшом произведении мадемуазель Люкс — это ослепительная советчица жалобщика, а судья носит туманное имя Туман. Весь юмор от начала до конца какой-то вымученный. Так, например, в уста свидетеля, который готовится присягнуть на Библии, автор вкладывает слова: «Я не могу своим умом объять всего, что записано во всех законах, но я записываю все объятия», — шутка, которая якобы может вызвать смех в приёмной. Так, по крайней мере, считает автор».
Впрочем, нельзя забывать, что этот набросок послужил для Нобеля своего рода отдушиной; ему хватило остроумия, чтобы поиздеваться над тем, что его так сильно задевало. Но «Патентная зараза» не смогла умерить его огорчения, и он пытался излить его в своих письмах. «У Госпожи Юстиции, — писал он в одном из них, — всегда были парализованы ноги, что только и объясняет её удивительную медлительность. А совсем недавно её так стукнули по голове, что теперь её не возьмут ни в один сумасшедший дом… Денежная сторона дела, как правило, оставляет меня равнодушным, но я не могу перебороть глубочайшего отвращения к мелочности, которая с бесстыдством выставляется напоказ… Говорят, что над пролитым молоком плакать не стоит, я и не собираюсь этого делать, но как можно не возмущаться настолько очевидной несправедливостью, тем более что она исходит от государства? Зачем вынуждать народ пытаться добраться до короны, когда можно самостоятельно спуститься со своих вершин к народу? На это указывает нам сам смысл добра и зла. Вся мораль истории с кордитом может быть выражена словами Гамлета, если их чуть-чуть изменить: «В царстве справедливости кое-что подгнило».
