Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки
Я тоже оказался захвачен общим поветрием. Открывались новые интересные факты, ранее замалчиваемые или вообще неизвестные. А я и раньше не любил возобладавшую в позднесоветское время традицию, когда после погромов и разгромов предыдущих лет кинулись в другую крайность: в нашей историографии персоналии любых ученых стали сводиться к перечислению их трудов и стандартно высоким оценкам. Востоковеды или лингвисты разных научных и политических взглядов, при жизни спорившие, а то и враждовавшие друг с другом, оказывались на одно лицо, критики избегали. Новая эпоха, казалось, дает возможность отделить зерна от плевел, показать сложность и неоднозначность научного процесса. Однако быстро оказалось, что место одних мифов заняли другие, история советской науки, как и вся история советского общества, снова окрасилась в черно-белые тона, лишь темное превратилось в светлое и наоборот. Впрочем, Конрад остался светлым.
Покончив, как мне казалось, с Марром, я в 1990 г. захотел рассмотреть в свете новой эпохи и, безусловно, значительную, но, как выяснилось, мало изученную фигуру академика Конрада. О нем, конечно, писали, в том числе и крупные ученые вроде В. В. Иванова, но это были панегирики. Я, правда, еще в конце 70-х гг. сделал критический разбор его лингвистических работ, которые и тогда считал, и сейчас считаю слабыми; разбор долго оставался в столе (один из моих старших коллег сказал: «Не лягайте мертвого льва!») и лишь в 1988 г. в сокращенном виде вошел в мою книгу «Изучение японского языка в России и СССР». Но я, конечно, понимал, что фигура Конрада шире, и стоит рассмотреть его жизнь и деятельность в целом. А тут оказалось сразу два стимула: готовилось к печати издание неопубликованных работ и писем Николая Иосифовича, для которого мне предложили написать предисловие, и приближалось 100-летие со дня его рождения. Я одновременно писал предисловие и статью к юбилею в журнал «Восток». Статья вышла в срок, еще до гибели СССР, а мемориальное издание, давно уже готовое, из-за недостатка средств появилось лишь в 1996 г. Дальше Конрад, как и Марр, меня уже не отпускал, у меня было еще несколько публикаций о нем, и вот еще одна.
Николай Иосифович Конрад родился 1 (13) марта 1891 г. в Риге. Его отец был крещеным евреем, мать происходила из духовного звания, родом из Орла. Со стороны матери семья была связана с семьей Позднеевых, а один из Позднеевых, Дмитрий Матвеевич, был ведущим дореволюционным японистом в России. Это могло повлиять на выбор профессии, но сам Конрад позже указывал и на другую причину, значимую для него и на его друзей, включая Н. А. Невского, которому посвящен очерк «Колоссальный продуктор». За несколько лет до того Россия потерпела жестокое поражение в Русско-японской войне, одной из причин было незнание Японии (Николай II, по воспоминаниям С. Ю. Витте, называл японцев «макаками»). Япония стремительно ворвалась в число мировых держав, а в области ее изучения было сделано, особенно в России, очень мало. Почти любой проблемой надо было заниматься впервые, перед молодым человеком, решившимся обратиться к Японии, открывалось очень широкое поле деятельности. И в течение нескольких предреволюционных лет в России сформировалась замечательная когорта специалистов по Японии, тогда совсем молодых, в том числе Конрад и герои еще двух моих очерков: Е. Д. Поливанов и Н. А. Невский. И не только они, например, С. Г. Елисеев, эмигрировавший из России после революции, стал основателем научного изучения Японии сразу в двух странах: Франции и США.
В 1908 г. Конрад поступил на восточный факультет Петербургского университета, окончив его по китайско-японскому разряду в 1912 г. Одновременно он, как и другие его коллеги-японисты, учился в Практической восточной академии, только там тогда можно было выучить разговорный язык. Руководителем Практической восточной академии был Д. М. Позднеев, крупный знаток языка, но более практик, чем ученый, а в университете тогда еще значительных японистов не было. На китайско-японском разряде лидером среди преподавателей был выдающийся китаист В. М. Алексеев, которого и Конрад, и Невский всегда считали главным своим учителем. Спустя много лет, в 1945 г. Конрад напишет Алексееву, к тому времени академику: «Я же, как Вы знаете, при всем своем официальном звании “япониста”, вообще говоря, всегда был и остаюсь китаистом». Но к китайским сюжетам ученый обратится много позже, в самый тяжелый период своей жизни. А после окончания университета Конрад сосредоточил свою деятельность на японистике.
В 1912 г. молодой ученый провел несколько месяцев в Японии. Первой его научной темой стало изучение японской системы школьного образования. Сама тема отразила новые тенденции в русском востоковедении. Впоследствии Конрад писал об эпохе, которую он еще застал в студенческие годы: тогда «начинающий ученый мог рассчитывать на самую активную поддержку своих учителей, когда они видели его сидящим над средневековой… рукописью»; среди востоковедов упорно держалось убеждение, что наука и современность – «вещи несовместные». Но уже В. М. Алексеев начал обращаться к современности, а для Конрада и Н. А. Невского эти проблемы стали приоритетными. Позже Конрад будет заниматься и древними памятниками, но и здесь его сферой деятельности будет анализ, комментирование и перевод текстов, уже изданных в Японии или Китае. И ни одного памятника он не издаст по рукописи, хотя именно это считалось главным делом для востоковедов старой школы. А первая его работа о системе образования, большая статья, опубликованная в 1913 г. в трех номерах «Журнала Министерства народного просвещения», целиком посвящена современной Японии.
Начинающий ученый показал себя дотошным наблюдателем. Он подробно изучил японскую школу времен европеизации страны, когда власть стремилась одновременно перенять научно-технические достижения Запада и сохранить «японскую душу», «дух Ямато». Оценка японской системы образования у Конрада далеко не однозначна. С одной стороны, им отмечены значительные достижения Японии в этой области всего за четыре десятилетия, с 70-х гг. XIX в. Отмечено, что к 10-м годам ХХ в. в Японии было 98 % грамотных, и все они умели пользоваться своей грамотностью на практике. Программа японской начальной школы «на первый взгляд… представляется безукоризненной и составленной так, что не остается желать ничего лучшего», в Японии «чужое здание приспособили к национальному фундаменту» очень успешно. Велики успехи в распространении по всей стране единых языковых норм, в преподавании сложной иероглифической письменности и др. Сам облик японской школы явно симпатичен автору исследования: «В больших городах начальные школы – огромные, частью каменные здания с массой свежего воздуха. В деревнях же школа обычно – самое лучшее здание», в котором поддерживается «полная чистота». Нередко у Конрада ощущается скрытое сопоставление с родиной, где тогда больше половины населения не знало грамоты, а при высоком уровне университетского и гимназического образования приходские школы и народные училища часто не отличались ни качеством обучения, ни чистотой и порядком.
