Ури Геллер - Моя история
Наконец я нашел офицера и попросил его: «Пожалуйста, пойдемте, помогите мне открыть одну дверь. Я уверен, что моя собака находится там». Он сказал, что дверь ведет в двигательный отсек и собаки там не может быть. В конце концов он все же открыл дверь и я, спустившись на несколько ступенек, почти сразу же увидел Джокера, сидящего на цепи и с ног до головы измазанного черным машинным маслом. Он грустно смотрел на меня, словно говорил: «Посмотри, что они сделали со мной». Мне так стало его жалко, я схватил его на руки, целовал и гладил eip. Я был вне себя от ярости, но знал, что ничего не смогу сделать. Слава Богу, он нашелся.
Наша новая квартира находилась на первом этаже большого дома напротив известного в Тель-Авиве кладбища, где похоронены многие знаменитые израильтяне: министр иностранных дел, композиторы, поэты, герои войны. Квартира была очень маленькой по сравнению с нашей гостиницей на Кипре. Но это было лучшее, что мы могли найти. Мама снова стала шить, на этот раз прекрасные галстуки для магазинов в Тель-Авиве. Я готовился пройти медосмотр и ждал призыва в армию. Вообще все это было как во сне — наше возвращение в Израиль, словно возвращение в прошлое.
Было очень хорошо, что я захватил с собой мотороллер, потому что мне удалось устроиться на работу курьером в архитектурном офисе. В финансовом отношении это была большая помощь маме, я зарабатывал 350 фунтов в месяц и практически всю зарплату отдавал ей. А через некоторое время благодаря бывшему подчиненному отца по фамилии Ландау я из курьера превратился в служащего этого же офиса. Ландау было чуть больше 20 лет, и мы с ним подружились.
У нас оказалось много общих интересов — в свободное время он играл в баскетбольной команде. Узнав это, я рассказал ему, как мне удавалось, собрав всю энергию и направив ее на мяч, добиваться того, чтобы тот попадал точно в кольцо. Он не понял, что я имел в виду, и для того, чтобы как-то объяснить ему, я попросил Ландау сосредоточить все свое внимание на одном из нескольких архитектурных планов-чертежей, с которыми он работал в тот день. Он так и сделал. А я нарисовал ему примерную копию того, на что он смотрел. Получилось очень похоже, он, конечно, удивился, но был уверен, что это всего лишь хитрый трюк, фокус.
Ландау пригласил меня поиграть в его баскетбольной команде, и я с радостью согласился. Во время тренировок то, что я называю сосредоточить внимание, срабатывало очень хорошо, настолько, что люди начали поговаривать насчет моей «золотой» левой руки. Во время игр, когда некогда было сосредоточиться, дела шли похуже, но мой коронный крюковой бросок все равно был очень эффективным независимо от того, имел ли я шанс сконцентрировать все свое внимание или нет.
После медкомиссии, рентгена, анализов крови и всего остального мне сказали, что до призыва у меня остается четыре месяца. На это время мне предложили поработать администратором в гостинице на побережье Красного моря. В гостинице постоянно собирались хиппи, всегда было очень много девушек. Одним словом, это было лихое, развеселое время.
Дни бежали быстро, и вскоре меня должны были забрать в армию. Отец спросил, не хочу ли я, чтобы он помог мне устроиться в какой-то определенный род войск? Я попросил его ничего не делать, потому что мне хотелось всего добиться своими силами. Кроме того, я и сам не знал, кем буду — пилотом или пехотинцем. Но особенно мне хотелось попасть в секретную службу, потому что мне очень нравился Джоаф. Я о нем уже долгое время ничего не слышал и часто думал, где он сейчас.
Начинался совершенно новый этап в моей жизни. Я, конечно, волновался, но волнение это было приятное, связанное с большими ожиданиями.
В день призыва вместе с толпой восемнадцатилетних ребят я поехал на автобусе в Джаффу. Среди нас были израильские ребята польского, венгерского, русского происхождения, марроканцы, египтяне и некоторые другие. Мы прошли через очень долгую и утомительную процедуру собеседования, тестов, осмотров и в конце концов очутились в лагере Тел-Хасомер, в получасе езды от Тель-Авива. Первое, что бросилось в глаза, когда мы туда попали, — взвод солдат, бегающих взад-вперед, прыгающих на счет раз, два, три, четыре и выкрикивающих какой-то лозунг — что-то вроде того, что, мол, они пехотинцы. Везде были раскинуты палатки, все деревья были выкрашены в белый цвет, каждый камешек лежал на своем определенном месте, земля была чистой настолько, что, казалось, ее можно было есть. Усатые сержанты бегали вместе с солдатами. Нас выстроили для получения формы и каждому кидали по очереди зеленые майки, штаны, черные сапоги, нижнее белье, мыло, расческу, зубную пасту — в общем все, что полагается. В палатке нас оказалось восемь человек, мы быстро сдружились и часто задумывались, где мы все в конце концов окажемся.
Однажды, проходя мимо штаба, я остановился и обратил внимание на плакат, на котором был изображен парень, выпрыгивающий из самолета в открытое небо. Я смотрел на этот плакат и думал: «Ури, ты же не сможешь выпрыгнуть из самолета. Лучше забудь об этом». А потом какой-то другой голос во мне сказал: «Ури, а почему бы тебе не попробовать? Проверить, сможешь ли ты?» Я не спеша пошел в палатку, не переставая думать об этом. Мысли были самые противоречивые: «Попадешь туда, то уж не отвертишься». А потом: «Глупости, если я не захочу прыгать из самолета, никто меня не заставит. Если я вдруг передумаю, то меня просто снова отправят в лагерь».
Решившись, я пошел в штаб парашютных войск и подал заявление. Там снова прошел какие-то анализы, врач долго стучал меня по спине, по голове, проверял мои силы, заставлял нагибаться, подпрыгивать, приседать… Вокруг царило какое-то возбуждение и суета. Все получали специальные сапоги с толстыми подошвами, особые форменные рубашки, непохожие на обычные, и зеленый берет. Эта символика как бы отделяла тебя от всех остальных родов войск, давала дополнительный моральный стимул. Те, кто удачно проходил все прыжки и полный курс обучения, получали красные береты.
На следующий день приятным сюрпризом для меня был приезд отца. Он спросил меня, на чем я в конце концов остановился, и, узнав, что я буду парашютистом, сказал:
— Ури, знай, это будет очень-очень тяжело.
— Я знаю, отец, — сказал я. — Но я играл в баскетбол, много бегал, плавал, нырял и уверен, что справлюсь.
— Ну что ж, попробуй. Я горжусь тем, что ты выбрал самое сложное. Но ты должен мне пообещать, что будешь стремиться стать офицером. Я сержант, но хочу, чтобы мой сын стал офицером.
Я ему сказал, что и сам этого хочу и приложу все свои усилия для достижения цели.
Нас отправили в фургоне в специальный лагерь, который находился примерно в часе езды от Тель-Авива, возле места, которое называлось Натанья. С нами также были новобранцы инженерных войск, и мы вначале заехали в их лагерь, чтобы их выпустить. С одним молодым парнем буквально истерика случилась, когда его попросили выйти из машины. Он упирался, кричал, плакал: «Я не сойду! Я хочу домой! Я не сойду!» Мы сидели и смотрели на это ужасное зрелище. Им пришлось его просто вытолкнуть и силой оттащить в сторону. У всех возникло впечатление, словно он направлялся навстречу смерти, будто шел на расстрел. У всех испортилось настроение. Я думал: «Боже мой, он идет всего-навсего в инженерное подразделение, а мы добровольно выбрали парашютные войска». До нашего лагеря мы ехали еще минут десять. У нас было о чем задуматься.
