Коллектив авторов Биографии и мемуары - Кадеты, гардемарины, юнкера. Мемуары воспитанников военных училищ XIX века
Вместо М. И. Боньот в малолетнее отделение была назначена m-me Кашинцева, бывшая до того в старших отделениях; она принесла с собой из ротных отделений все наказания и вместе с тем французский язык, бывший общеупотребительным разговорным языком между дамами и воспитанниками; но не принесла главного: той любви и сердечной теплоты к детям, которыми отличалась Марья Ивановна Боньот.
В ротных отделениях, куда перевели меня в марте 1843 года, классная дама уже не была так безотлучно при детях, как в малолетнем отделении, однако и здесь она стояла к ним так близко и была при них так часто, что могла быть в полном смысле слова воспитательницей и руководительницей своих детей.
Рота составляла одну воспитательную единицу, которая разделялась на три отделения. Классная дама 1-го отделения была в то же время старшей дамой. Меня перевели в 3-ю роту во 2-е отделение, где я уже находился до перевода в малолетнее отделение.
Старшей дамой в третьей роте была Елизавета Николаевна Боньот, дочь Марьи Ивановны, старая девица, по характеру своему совершенно непохожая на свою мать. Всякий мелкий проступок выводил ее из себя, она тотчас стращала розгами и наказывала стоять. Особенно плохо приходилось тому мальчику, который постоянно вел себя хорошо; стоило ему попасться в какой-нибудь обыкновенной детской шалости, и Елизавета Николаевна, кроме наказания, донимала такими замечаниями: «Небось тихоня, а сам исподтишка, лукавый мальчишка, в тихом омуте черти водятся» и т. п. Не знаю хорошенько, любили ли Елизавету Николаевну дети ее отделения, но мы, дети других отделений, и боялись, и ненавидели ее. <…>
Во 2-м отделении, куда я поступил, была всего около месяца классная дама Вознесенская, которая переходила тогда в Петербург <…>, и на ее место была к нам определена француженка по происхождению, но уже довольно хорошо говорившая по-русски m-me Кобервейн. Она была лучшей из всех трех дам нашей 3-й роты, хотя нередко выказывала большие несправедливости и довольно щедро рассыпала взыскания, но мы все-таки ее любили больше всех дам. Но особенно мы любили ее дочь Жозефину Осиповну, девушку лет 22-х или 23-х, очень умную, отлично игравшую на рояле и хорошо рисовавшую масляными красками. <…> Мы были настолько к ней привязаны, что, гуляя с ней в парке или разговаривая с ней в квартире, считали себя как бы в отпуску, отрешаясь вполне от казенных отношений к классным дамам и от казенной обстановки заведения. <…>
В заведении существовала также начальница; в чем заключались ее обязанности, я не могу дать себе отчета даже и теперь; она приходила к нам только во время нашего ужина. До 1844 года была начальницей Крон, а в 1844 году поступила Голубцова. Мы, дети, решили между собой, что начальница нужна была только для того, чтобы был лишний человек, который имел бы право нас сечь. Кажется, мы недалеко были от истины.
Обязанность отделенной дамы состояла в доставлении детям материнского воспитания. С раннего утра она была уже при своих детях, осматривала одежду, заставляла прочесть утреннюю молитву и отправляла их к утреннему чаю. В классах дети находились на руках учителей, но дежурная дама присутствовала в одном из классных отделений (для нее во всех классных отделениях стояло особое кресло). Перед обедом все дамы приходили в залу и шли к обеду вместе со своими воспитанниками. Каждое отделение обедало за особым столом, на конце которого обедала отделенная дама. От обеда до вечерних классов дети оставались в зале на руках дежурных дам, но отделенные дамы брали к себе на это время по несколько человек, часто и все отделение. После классов, получив полдник, дети шли заниматься в квартиры своих дам; по окончании занятий шли вместе с дамами к ужину, после которого шли в спальню, где до спанья оставались при своих дамах.
Таким образом, большую часть дня дамы были при своих детях, а через два дня на третий дама, будучи дежурной, была при детях безотлучно.
Если бы дамы имели хотя какое-нибудь педагогическое образование, если бы они хотя задали себе вопрос, для чего и как следует воспитывать, то при почти безотлучном пребывании при детях они могли бы прекрасно исполнять свои воспитательские обязанности. К несчастью, они, не имея никакого понятия о воспитании, часто только портили детей, в чем им помогало остальное начальство заведения.
Все воспитание ограничивалось надзором за порядком и наложением взысканий за нарушение порядка.
Наказания, употреблявшиеся в отделениях, состояли в следующем: ставили на штраф во время рекреации; заставляли стоять во время обеда или ужина; лишали блюда за обедом или ужином; наказывали розгами; писали фамилию на черной доске; отделяли от товарищей; надевали на шею особый ошейник (наказание очень редкое).
Три последние взыскания мог налагать только директор корпуса. Ошейник делался из грубого солдатского сукна и надевался на голую шею ребенка. Хороши были педагоги, придумавшие такое позорное и антигигиеническое наказание!
Телесное наказание имели право налагать директор, инспектор классов, начальница и старшая дама в роте. Первые три лица исполняли это наказание при помощи сторожей, а дамы — при помощи нянек. Отделенная дама сама не имела права наказывать телесно, но так как не было примера, чтобы старшая дама отказала в просьбе отделенной дамы высечь мальчика, то это сводилось к тому, что каждая дама могла наказывать телесно, когда ей вздумается. Дамы считали розги ничтожным наказанием, и редкий день обходился без розог, причем секли одновременно нескольких детей за самые ничтожные проступки (так было по крайней мере в 3-й роте).
Для примера приведу следующий случай. Мальчик С. подарил своему товарищу Б. маленькое жестяное блюдечко, привезенное им из дома; последний подарил это блюдечко другому товарищу Ч. У Ч. однажды нашли подушку, вымазанную сажей; при разборе оказалось, что Ч. жарил на свечке ночника картофель, спрятанный им от ужина. Нашли и блюдечко. После разбора высекли Ч. за его вину, Б. и С. за то, что они осмелились дарить свои вещи; кстати высекли и брата С. за то, что у него нашли три или четыре пуговицы, которыми он играл. <…>
Если дама находила, что частое сечение мало приносит пользы, она обращалась с жалобой к директору Хатову, а этот добрейший старик, признававший единственным спасением детей розги, бывало, каждое утро, перед классами, молча манил к себе одним пальцем и с правой и левой стороны виновных по жалобам дам и, собрав к себе нередко целую шеренгу, отправлял остальных детей в классы, а свою шеренгу вел на расправу. <…>
Поощрительные меры в заведении были приняты следующие:
