Пралин - Тайны парижских манекенщиц (сборник)
– Господин Бальмен, я сделала все, что смогла. Надо заботиться о семье. Удалось заработать несколько су.
– Вижу, мне придется расстаться с вами.
Если только не наоборот. Я пишу просьбу об увольнении каждый месяц.
– А если серьезно?
Он смягчается:
– Что бы делал без своей Пралин?
Ощущение, а оно мне исключительно дорого, что я незаменима. (А бывают ли незаменимые люди?)
Он советуется со мной. Иногда тревожится:
– Что за выражение, Пралин? Вам эта выкройка не нравится?
– Больше похоже на тряпку!
– Вы правы. В корзину! Иногда он переубеждает меня.
– А! – восклицаю я. – Должна была сообразить.
Чаще я восхищаюсь, и тогда радуется он:
– Прекрасно. Вам понравилась эта коллекция.
А розыгрыши, которые я позволяю себе устраивать! Как-то случайно обгоняю его на улице Франциска I.
– Месье изволит опаздывать? Будет мне наука. Пусть он больше не ворчит, когда я задерживаюсь на четверть часа!
В другой раз я беру его прекрасный фотопортрет, стоящий у него на столе, и ставлю в кабине с посвящением, сделанным его рукой:
От чудесного дорогого хозяина обожаемым манекенщицам.
Появляется Бальмен, хмурится:
– Кто себе позволил?
– Господин Бальмен…
– Не стоит искать. Проделка матушки Пралин!
Иногда я «теща», «шутница». Злые языки, конечно, поговаривают, что я… нечто другое. Он смеется. Смеюсь и я. И смеются все, кто хорошо нас знает. И первой его грациозная мать, я ее обожаю, такая энергичная женщина и всегда дает хороший совет! Она часто приглашает в гости нас с Мишелем, и Бальмен радуется больше других, как ребенок, и постоянно шутит.
Как-то в ноябрьский день Бальмен вдруг заявляет:
– Пралин, везу вас в Америку.
– Завтра?
– Через три дня.
– Что показываем?
– Везу всю коллекцию.
– Сколько манекенщиц?
– Вы и Жанна.
– Немного.
– Возьмем местных.
В американских службах работа налажена так, что через полдня все отрегулировано, получены документы, справки о здоровье и прививках, добропорядочных нравах, непринадлежности не знаю к каким политическим сектам. Берем всего сто восемьдесят моделей, простите, если мало! Особо восхищаюсь манто из букле ярко-зеленого цвета с широким поясом и пуговицами из яшмы размером с пепельницу. Жанна покажет такое же, но черного цвета.
Ночь в самолете над океаном. Двенадцать сотен лье. Подавляю традиционный страх в присутствии человека, который, наверное, четырежды объехал вокруг земли и чувствует себя дома и в Чикаго, и на Таити, и в Токио.
– Пралин, для американцев надо придумать забавную штучку.
– Какую?
– Может, выскочите из коробки, как чертик?
– Какой коробки?
– Пошлю сообщение.
Умолчу о небольшом событии, а именно о нашем приезде: Пьер Бальмен, the great costumer[165], и Пралин. Быть может, кто-то еще помнит обо мне.
Показывать должны в полдень в «Уолдорф Астория». Местные манекенщицы (дюжина хорошеньких девушек, словно сестры) разбирают модели, примеряют их. Все подходит! Готовые размеры!
А где коробка? Ее приносят. Я надеялась, что она будет мне по пояс. Послание было подробным? Коробка широкая и плоская.
– Как я там помещусь?
– Ба! У вас хватает гибкости!
И все же! В нескольких словах мы разрабатываем скетч. Фотографов предупредили, им надо держаться у подножия сцены: сюрприз состоится там.
Огромный ресторанный зал. В нем позавтракали сто пятьдесят человек (если это называется завтраком). Оркестр играет с одиннадцати часов, чтобы люди не расслаблялись. Я смогла только заглянуть в зал: меня тут же увели боковыми коридорами. Коробка. Перешагиваю через край и должна там свернуться калачиком. Сами знаете, как это приятно! Я задохнусь в ней! Ну что ж, ради любви к хозяину!..
Слышу вдали бодрый голос. Бальмен импровизирует перед микрофоном, как опытный обольститель. Началось! Два огромных чернокожих носильщика, которым поручено нести меня, дают знак согнуться, сжаться и спрятать голову. Накрывают меня несколькими слоями шелковистой бумаги.
Мы обговорили фразу-пароль. Похоже, ее произнесли, ибо вдруг я ощущаю себя в воздухе, раскачиваясь в мощных руках. Коробка покачивается, и я боюсь, что она опрокинется. Нет! Ох уж эти идеи Бальмена!
Пралин вступает в коробку в «Уолдорф Астории»
Слышу, как один из носильщиков, чье появление в зале стало сенсацией, с комической серьезностью обругал диктора. (Ну и комедианты!)
Бальмен прерывает свою речь и выглядит недовольным:
– Что такое? Я не люблю…
– Посылка прибыла из Парижа.
– Может подождать!
– Похоже, нет.
– Что за шуточки?
Носильщики снова начинают двигаться, меня вновь раскачивает. Угадываю недоумение зала. Меня ставят на платформу, шириной с коробку. Бальмен с ворчанием приближается:
– Надо посмотреть!
Чувствую, как он поднимает крышку, убирает бумагу. Мое запястье сжимает край, мои колени… Слава небесам, я не страдаю ревматизмом! И увидев свет, я, всклокоченная и растрепанная, встаю как паяц – он был прав! – вызывая крик удивления, почти ужаса у ближайших помощников.
– Что, это она! Но… моя дорогая Пралин, что происходит? Вы с ума сошли!
Сначала слышится шепот, потом раздаются крики:
– Палаин! Палаин!
Оглушительные «браво», свист, под который мне удается привести в порядок волосы. Кладу руку на грудь… Груди… я смертельно боюсь, что одна из них выскользнула из корсета. Этот Бальмен! Еще никогда показ… Возникла атмосфера веселья и фамильярности, что вовсе не вредит парижскому духу. Коллекция принимается на ура! Невероятный успех!
В конце, когда остается только номер невесты, вновь появляются носильщики с коробкой.
– Ну нет! – кричит Бальмен. – Хватит! Лучшие шутки… Они словно не слышат, идут на сцену. Что подумать? Неужели на этот раз там… Жанна? Нет. Нельзя повторяться!
Бальмен решительным шагом подходит к платформе, приоткрывает коробку и извлекает – в то самое мгновение, когда из-за кулис появляется «невеста», девушка из Гейнсборо восемнадцати лет! – крохотный букет флердоранжа[166] и вручает ей под рев публики, сотрясающий своды гостиницы. Всю вторую половину дня Нью-Йорк говорит только о нашем представлении. Вечером поезд в Вашингтон. Крохотное одноместное спальное купе с тысячами удобств и одним недостатком, о котором умолчу.
Вашингтон. Столица с авеню, широкими как эспланады, сверкающие белизной здания. Сульфар Спрингс (точно ли я дала название?), впервые в жизни участвую в показе на открытом воздухе, на газоне перед огромной гостиницей. Одеваемся и раздеваемся в раздевалке гольф-клуба. Здесь показываем только летние платья, пляжные шорты, купальники. Изнываем от жары. Однако добрые слова (на английском) в адрес Пралин, которые, как мне кажется, я слышу, служат охлаждающим душем. Тем же вечером мы на вокзале. Возвращаемся в Нью-Йорк.
