Алла Марченко - Лермонтов
– Для чего вам хочется это знать?.. Содержание этой книги вас нисколько не может интересовать; вы тут ничего не поймете, если бы я даже решился сообщить вам содержание ее, – ответил он мне резко и принял прежнюю свою позу, продолжая читать.
Как будто ужаленный, – продолжает Вистенгоф, – отскочил я от него, успев лишь мельком заглянуть в его книгу – она была английская».
Утверждать не утверждаю, но предполагаю: в данную Лермонтовым характеристику – книга, в которой вы ничего не поймете, – укладывается только одна из английских новинок 1831 года – новое, второе издание знаменитого романа Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей».
Острый интерес Лермонтова к личности Байрона не мог не распространяться и на людей его ближайшего окружения, особенно в последние, предсмертные годы, когда мятежный лорд как бы ушел от погони – выпал из круга зрения британской прессы. Самыми яркими среди спутников и попутчиков Байрона той поры были, безусловно, супруги Шелли: поэт Перси Биши и юная его жена Мэри, сводная сестра Клер Клемонт, любовницы Байрона и матери его дочери Аллегры. Воспламеняло его воображение не только трагическое скрещенье судеб. «Современный Прометей» – история ученого, создавшего искусственного сверхчеловека, в некотором роде Демона, – был и написан по подсказке Байрона, и высоко им оценен. Вдохновляло и то, что автору «Франкенштейна» в год создания романа было почти столько же лет, сколько и ему: восемнадцать.
Впервые «Франкенштейн» был опубликован в 1818 году, еще при жизни и Шелли, и Байрона. В круг лермонтовского чтения могло попасть только второе издание нашумевшего романа, к которому вдова Шелли написала пространное предисловие.
В эти годы к фигуре этой «английской дамы» (так называет Мэри Шелли Анна Ахматова в «Поэме без героя») уже было приковано внимание литературной Европы. Гибель Байрона, его таинственная смерть в Греции, окутывала мистическим туманом и смерть его друга и антипода.
Шелли утонул летом 1822 года у берегов Италии. Прогулочную яхту, на которой он возвращался из Ливорно к жене и ребенку, настиг внезапный шторм, судно перевернулось, тела погибших нашли лишь через несколько дней… Воображение читающей публики особенно «возмущала» ужасная картина похорон. По инициативе, можно даже сказать, «сценарию» Байрона тело Шелли сожгли на костре, который «могильщики» разожгли прямо на морском берегу. Романтическая трагедия с участием двух великих английских бардов и одной замечательной романистки не стерлась в памяти русских поэтов и столетие с лишним спустя. Вот как описывает Анна Ахматова зловещие похороны Шелли, отсылая свою Музу –
В темноту под Манфредовы ели
И на берег, где мертвый Шелли,
Прямо в небо глядя, лежал —
И все жаворонки всего мира
Разрывали бездну эфира
И факел Георг держал.
Словом, у Лермонтова имелись веские основания читать предисловие к «Современному Прометею» нельзя прилежней. А при медленном чтении и тут обнаруживались странные сближения.
«Детство, – пишет Мэри Шелли, – я большей частью провела в сельской местности и долго жила в Шотландии. Иногда я посещала более живописные части страны, но обычно жила на унылых и нелюдимых берегах Тэй, вблизи Данди. Сейчас, вспоминая о них, я назвала их унылыми, но тогда они не казались мне такими. Там было орлиное гнездо свободы, где ничто не мешало мне общаться с созданиями моего воображения».
Разумеется, это только предположение, однако прадедовский замок из лермонтовского «Желания» стоит не просто на земле Шотландии, а именно в дикой и нелюдимой ее части, которую Мэри Шелли поэтически окрестила орлиным гнездом свободы:
Зачем я не птица, не ворон степной,
Пролетевший сейчас надо мной?
Зачем не могу в небесах я парить
И одну лишь свободу любить?
На запад, на запад помчался бы я,
Где цветут моих предков поля,
Где в замке пустом, на туманных горах,
Их забвенный покоится прах.
На древней стене их наследственный щит
И заржавленный меч их висит.
Я стал бы летать над мечом и щитом,
И смахнул бы я пыль с них крылом;
И арфы шотландской струну бы задел,
И по своду бы звук полетел;
Внимаем одним, и одним пробужден,
Как раздался, так смолкнул бы он.
Но тщетны мечты, бесполезны мольбы
Против строгих законов судьбы.
Меж мной и холмами отчизны моей
Расстилаются волны морей.
Последний потомок отважных бойцов
Увядает средь чуждых снегов;
Я здесь был рожден, но нездешний душой…
О! Зачем я не ворон степной?..
Хочу особо выделить строчку: «И арфы шотландской струну бы задел». Детские воспоминания Мэри Шелли и в самом деле исполнены словно бы на однострунной арфе, и не потому, что это какой-то особой конструкции арфа, а потому, что после смерти мужа мелодия ее души, когда-то такой разнообразной, жадной ко всем впечатлениям бытия, сделалась однострунной…
По иронии судьбы как раз в то самое время, когда Лермонтов, пытаясь понять причину своей «нездешности», мечтает о Шотландии, по ее вересковым холмам гуляет вечный путешественник – турист по своей, а не по казенной надобности А.И.Тургенев и в свойственной ему, точной в деталях и растрепанной по стилю, манере описывает место, где почти восемьсот лет назад Малькольм одарял своих сподвижников:
«Место, где происходил этот раздел земель, и до сих пор носит название Omnia terra (вся земля), потому, что Малькольм II раздал здесь все наследственные земли в Шотландии, или Boot-hill (сапожный холм), от обычая, по коему вассалы, в знак подданства… владельцу, подносили сапог земли с своих поместий, для получения инвеституры от монарха. Муррай сказывал, что предание полагает, что холм сей составился от накопившейся земли, в сапогах нанесенной».
Глава восьмая
Ранней весной 1830 года в Университетском пансионе был объявлен большой праздник по случаю Одиннадцатого Выпуска. На торжество собралась вся Москва: почти в каждом порядочном семействе имелся свой выпускник, сохранивший о годах учения в этом заведении самые благодарные воспоминания. На этом-то празднике Михаила Лермонтова наконец-то и объявили первым учеником выпускного класса. В числе гостей оказалась и прибывшая из Петербурга Катенька Сушкова. Ее дядюшка, Николай Васильевич Сушков, писал историю Университетского пансиона и посему был в центре внимания публики. Катенька явилась на торжественный вечер вместе с подругой, Александриной Верещагиной. С Александриной, родной племянницей хозяйки Середникова, Лермонтов познакомился еще прошлым летом, но та при знакомстве только снисходительно кивнула. Снисходительная гримаска не сходила с Сашенькиного лица, даже когда она совершенно искренне поздравила «кузена» с успехом. Но Сашенька – это Сашенька. Зато Катенька рта не закрывала. К тому же в отличие от подруги, девицы высокой и статной, была, как и все Сушковы, росточка невеликого, рядом с ней Мишель не чувствовал себя недоростком. Танцуя с новой знакомой, он даже почти решился прочитать ей «Молитву», но почему-то вдруг передумал.
