Роберт Леки - Каска вместо подушки
Мы не дали им ни одной.
Мы знали, что побеждаем. Мы знали это с того самого момента, когда в небе над островом появились наши скоростные истребители «Р-38». Они прошли над нашими головами однажды днем, когда мы плелись вниз по склону холма для очередного принятия пищи. «Пистол Питы» только что обстреляли местность неподалеку от нас. Услышав рев моторов, мы в первый момент приготовились бежать, но затем разглядели знакомый силуэт, пронесшийся над крышей джунглей. Нашей радости не было предела. Когда же «Пистол Питы» снова пошли в атаку, мы, конечно, обругали их, но без злобы. Все-таки они оживили в наших сердцах надежду.
Возвращаясь на хребет, где наши товарищи ожидали своей очереди идти поесть, мы прошли мимо небольшого ручья, в котором все мылись и стирали. Там банный день был у двоих — Сувенира и его рыжебородого напарника по разведывательным вылазкам с внешностью Санта-Клауса. Они с остервенением отскребали свои тела и орали друг на друга. Мы остановились послушать. Так и не уловив сути спора, Хохотун поинтересовался:
— Что, черт возьми, здесь происходит? Рыжебородый ответствовал:
— Этот простофиля утверждает, что у нас здесь все круче, чем на острове Уэйк. — Он с презрением взглянул на Сувенира и затем обратился к нам: — Вот ведь глупость!
— Почему глупость? — взорвался Сувенир. — Да и откуда ты знаешь? Беда с вами, стариками. Вы уверены, что все, кто пришел в морскую пехоту после Пёрл-Харбора, ничего не стоят. А тебя, между прочим, на острове Уэйк не было! И я утверждаю, что по сравнению с нашим островом там просто пикник!
Рыжебородый возмутился до глубины души. Повернувшись к товарищу спиной и протянув ему мыло, чтобы тот ее намылил, он дрожал от ярости.
— Пикник! Да как ты смеешь! Кстати, твоей задницы там тоже не было!
— Ну и что? Я газеты читаю. А там написано, что здесь вдвое хуже, чем на острове Уэйк. Вот скажи, сколько раз их там бомбили?
— Какая разница! Сколько их там осталось?
— Они же не все были убиты! Большинство попали в плен. А сколько наших сдалось? Так-то! Что ты на это скажешь?
Рыжебородый снова повернулся, автоматически забрал свое мыло у Сувенира и перевел дух, чтобы сразу же снова броситься в атаку:
— Вот только не надо про то, что они сдавались в плен. Вы, салаги, любите судить других. На Уэйке говорили: «Пошлите нам еще японцев!» А что говорят наши парни? «Когда мы поедем домой?» — Его губы над рыжей бородой насмешливо изогнулись, а в голосе звучал откровенный сарказм. — Нам больше всего думается о том, когда маменькины сынки смогут уехать домой, чтобы покрасоваться в морской форме перед девчонками.
Словесная дуэль вспыхнула и погасла. Спор, как обычно, закончился ничем. Корпус Морской пехоты всегда находился в состоянии брожения. Он был разделен на два лагеря — старики и салаги, — которые постоянно враждовали. Старики защищали прошлое и традиции от яростного натиска салаг, стремившихся любой ценой возвеличить настоящее за счет прошлого, жаждущих лишить стариков апломба за счет умаления их заслуг. Салага всегда будет чувствовать себя ниже старика, поэтому он всегда атакует, не обладая достаточной уверенностью, чтобы защищаться. В тот момент, когда он прекращает нападать на традиции с отточенной саблей сегодняшних свершений, в ту секунду, когда он удерживает руку с оружием и начинает спокойно оценивать события, он навсегда покидает ряды салаг и становится стариком. Таким образом осуществляется переход из стана юных бунтовщиков в ряды их более сдержанных старших товарищей. Если этот процесс прекратится и один из лагерей достигнет явного преобладания, морские пехотинцы США перестанут одерживать победы.
Именно об этом я думал, взбираясь вверх по склону холма. Я был благодарен Рыжебородому, напомнившему нам о париях с острова Уэйк, и не сомневался, что, спокойно поразмыслив, он лишится части презрения к нам.
До окопов мы дошли в молчании. И только здесь его нарушил Здоровяк:
— Как ты думаешь, Сувенир говорил правду о газетах? О том, что Гуадалканал стал известным?
— Конечно нет, — заявил Хохотун. — Бьюсь об заклад, о нас никто и никогда не писал.
— Не говори так, — задумчиво пробормотал Здоровяк. — Мне кажется, он сказал правду. — Потом он повернулся ко мне и спросил: — Как считаешь, Счастливчик, может быть, в Нью-Йорке у нас будет парад?
Ответ незамедлительно последовал от Хохотуна. При мысли о такой возможности его глаза мечтательно заблестели.
— Ух ты, это будет что-то! Неплохая идея, Здоровяк. Представляете, мы идем по улице, вдоль которой стоят девчонки... — Он сделал паузу и вернул на физиономию более свойственное ей выражение насмешливого презрения. — Забудьте об этом! Не будет никакого парада. В Нью-Йорке даже не знают, что мы еще живы. А о Гуадалканале там никто и не слышал.
— Слышали, — возразил Здоровяк. — Я уверен, что дома мы очень даже известны.
— Все равно не будет никакого парада в Нью-Йорке! — снова вмешался Хохотун. — Хотя... Если мы так известны... Кто знает? Может, нам и придется пройти по главной улице с оркестром. Представляете?
— Скажи это еще раз, — заговорил Бегун. До этого момента он молча и угрюмо грыз ноготь на большом пальце. При мысли о параде он заулыбался, взглянул на меня и снова заговорил: — А если у нас будет парад, как ты думаешь, Счастливчик, где? На Пятой авеню?
— Нет. Ты, наверное, подумал о Дне святого Патрика. Там проходят ирландские парады. Возможно, на Бродвее.
— И везде, — мечтательно кивнул Хохотун, — будет полно старой доброй огненной воды. Правильно, Счастливчик?
— И еще тридцать суток отпуска каждому.
— И по две девочки — белую и черную.
— Не будет никакого парада, — мрачно объявил Здоровяк. — Ну и черт с ним. Как только мы сойдем на берег, лично я намерен тут же выйти из строя и смешаться с толпой.
— Тоже неплохо, — обрадовался Бегун. — Представляете, мы сходим на берег, и все тут же разбегаются. В нью-йоркской толпе нас никто и никогда не найдет. Мы все нажремся, и никто нам не помешает. Все будут пьяными, даже офицеры.
На несколько минут воцарилось молчание. Каждый мечтал о своем. Тишину снова нарушил Здоровяк:
— А все-таки, я думаю, нам устроят парад.
* * *В нашей жизни кое-что изменилось. Во-первых, небо над Гуадалканалом стало американским, а во-вторых, на остров стала регулярно прибывать почта.
Оба события вселили в нас изрядную долю оптимизма. Лично я был на седьмом небе от счастья, когда получил письмо от отца. Оно, кстати, вызвало оживление среди всех обитателей хребта.
Я прочитал его, сидя на корточках на склоне холма. Перед этим прошел сильнейший дождь, наполнивший в мгновение ока все наши окопы водой, а за ним последовало совершенно неожиданное нашествие похожих на муравьев насекомых. Их было так много, что приходилось защищать от них глаза и лишний раз не открывать рот. Они падали на землю, покрывая ее довольно плотным покрывалом (после дождя они жили всего лишь минуту). Поэтому я соблюдал осторожность и сидел на корточках — не хотелось испачкать только что выстиранные штаны в грязи или мертвых насекомых.
