Дмитрий Петров-Бирюк - История моей юности
Взволнованные толпы казаков прибежали на майдан, к правлению, требуя, чтобы атаман вышел к ним и обо всем этом подробно рассказал.
Но атаман побоялся народа. Он выслал к людям своего писаря, добродушнейшего толстяка Лазаря Михайловича Уварова.
Лазарю Михайловичу было уже лет под пятьдесят. Седовласый, полнотелый, он был хорошо начитан, грамотен. По натуре своей он был мягким, добрым человеком, и его в станице все любили.
Когда он, сняв фуражку, вышел на крыльцо правления, толпа встретила его одобрительным гулом.
— Здравствуйте, граждане свободной России! — крикнул он, размахивая фуражкой.
— Здорово живешь, господин писарь! — послышалось в ответ. — Здравствуй, Лазарь Михайлович!.. Здравствуй, господин урядник!..
Но некоторые бородачи из числа богатеньких казаков мрачно молчали. Им не понравился развязный тон писаря. Они привыкли к тому, чтобы с ними здоровались почтительно, так, например, как всегда здоровался сам станичный атаман: «Здравствуйте, господа старики, казаки и урядники!» А тут вдруг: «Граждане свободной России…»
— Никак, Лазарь Михайлович под хмельком, — шепнул мне Михаил Ермаков.
— Граждане свободной России, — снова закричал Лазарь Михайлович, — поздравляю вас с новой жизнью!.. Нет у нас теперь царя… Все!.. Отцарствовал он… Триста лет цари пили из народа кровь…
— Стой! — гневно заорал Руднев, грудастый старик с пышной серебряной бородой, первейший богач в станице. — Ты что болтаешь-то?.. Подумал о том али нет?.. Кровь пили… Да можно ли такие слова про царей гутарить?..
— Можно, — смело сказал писарь. — Царь Николай над нами не царствовал. За него всеми делами заворачивал царицын любовник Гришка Распутин.
Из толпы послышались гневные вопли, в воздухе замелькали костыли.
— Что он гутарит?.. Что гутарит?..
— Морду, проклятому, набить!
— Стащить его с крыльца!
— Предатель казачий!
— Тихо! — ничуть не испугавшись, поднял руку Уваров. — Тихо!
Толпа замолкла не сразу. Долго еще слышались отдельные гневные выкрики:
— Разжирел, проклятый!
— Шею бы ему накостылять!
Дождавшись, когда все умолкли, писарь спокойно сказал:
— А ведь зря, граждане казаки, ругаетесь… Ей-богу, зря!.. Я ж вам чистую правду говорю… Ведь царь-то Николашка дурак был. Всеми делами управлял самый что ни на есть сиволапый простой мужик Гришка Распутин…
И снова взрыв яростных голосов.
— Брешешь, сукин сын!
— Стащить!..
— Бить!..
Не сдобровать бы тут писарю, избили бы его. Но заступились фронтовики.
— Чего набросились, старые, на человека!
— Правду ведь он гутарит!
Старик Руднев задрался с фронтовиком. За фронтовика вступились. И пошла свалка.
Про писаря Уварова все забыли.
В Темир-Хан-Шуре
Желание стать военным у меня уже совсем пропало, а все же пришлось мне поехать в Темир-Хан-Шуру. Теперь уже неудобно было не ехать, так как о своем отъезде я слишком много наболтал в станице.
Поезда во время войны ходили страшно медленно, ехал я очень долго. В то время по железной дороге ездили почти одни только военные. Вагон, в котором я ехал, был забит до отказа солдатами. Настроение у всех веселое, жизнерадостное. На груди у каждого — алый бантик. А у некоторых, видимо наиболее революционных, солдат кокарды, а порой так даже и погоны были обернуты красной материей.
Среди солдат велись нескончаемые жаркие споры о будущем России. Каждый говорил свое…
Из станицы я выехал еще зимой; на улицах лежали сугробы, а когда приехал на Кавказ, весна там была в полном разгаре.
Квартиру брата Павла я разыскал быстро.
На второй день после моего приезда Павел повел меня в канцелярию маршевой роты Дагестанского полка.
Канцелярия помещалась в небольшой комнате многоэтажного кирпичного здания. Здесь за большим столом сидел седовласый, подстриженный «под ершик» пожилой полковник в пенсне и черкеске.
— Разрешите войти, — обратился к нему Павел.
— А, Павел Ефимович! — поднялся навстречу ему полковник. — Здравствуйте!
Я с уважением посмотрел на брата. Сам полковник с ним здоровается.
— Я, господин полковник, вот насчет своего двоюродного брата, — кивнул на меня Павел. — Помните, я с вами уже говорил по поводу его… Вы обещали.
— Да-да… — проговорил полковник и взглянул на меня. Хорошо. Зачислим. Пусть оставит заявление. Придет командир сотни, штаб-ротмистр Джафаров, проведем приказом…
— Он имеет права вольноопределяющегося второго разряда, — сказал Павел.
— Очень хорошо. Значит, грамотный… Нам такого сейчас надо… Мы вас оставим служить у нас в канцелярии, — сказал мне полковник. — Сколько вам лет?
— Скоро семнадцать будет, — сказал я тихо, боясь, что полковник откажет мне.
Но полковник засмеялся.
— Молод. Очень молод. Так решено, здесь останетесь. Господин Зейферт! — позвал он.
Один из писарей подскочил за своим столом.
— Я вас слушаю, господин полковник.
— Помогите молодому человеку устроиться.
— Слушаюсь, господин полковник.
Писарь вывел меня из комнаты в прихожую и указал место за шкафом.
— Вот здесь поставим койку, — сказал он. — Прикажу привезти ее из цейхгауза. Белье, одеяло и обмундирование вы сами получите… Тут спит наш штаб-трубач… Я думаю, вы с ним подружитесь, и вам вдвоем будет не скучно… Устраивайтесь!
…Назавтра я уже был зачислен всадником в сотню, хотя работать надлежало в канцелярии. В тот же день я получил из цейхгауза все полагающееся мне белье и кое-что из обмундирования. С удовольствием надел на себя серую, дешевенького материала, гимнастерку с такими же погонами, дряненькие брючишки-галифе и грубые козловые сапоги. Все было бы хорошо, но мне не терпелось получить черкеску, папаху, кинжал и кавказскую шашку.
В канцелярии нас ежедневно работало шестеро: полковник князь Аргутинский, два писаря, старшие унтер-офицеры, Ковальчук, Зейферт и я. Какую роль я выполнял в канцелярии, я и сам хорошо не уяснил. Меня усадили за пишущую машинку и заставили учиться печатать на ней. Числился я в маршевой сотне, командиром которой был дагестанец, штаб-ротмистр Джафаров, фактически же я был в распоряжении полковника Аргутинского и работал в канцелярии.
Работа в канцелярии
Я научился печатать на машинке. Князь и писаря были довольны мной.
Но разве это могло удовлетворить меня? Разве я об этом мечтал, когда ехал сюда? Конечно, нет. Тысячу раз нет! Я был романтически настроенным юношей…
