Владимир Семёнов - Трагедия Цусимы
Что? Паника!.. — ответил я.
Больше разговоров не было. Мы оба бросились вниз. На нижнем мостике, при входе в броневую рубку я увидел командира…
Почему стреляют?
Кто приказал?
Остановите! Они с ума сошли!..
Кругом творилось что-то невообразимое… Крики: «Конец пришел! — Подводные лодки! — Всем пропадать! — Стреляй! — Спасайся!..» покрывали гул канонады… Обезумевшие люди вытаскивали койки из помещений, отнимали друг у друга спасательные пояса… Готовились бросаться за борт…
— Дробь! Играй дробь! — не своим голосом ревел артиллерист, выволакивая за шиворот на крыло мостика штаб-горниста, забившегося куда-то в угол…
Неверный, дрожащий звук горна пронесся над крейсером…
— Как играешь? Глотку перехватило? — кричал я. — Еще! Труби без конца! Пока не услышат!..
Звуки горна становились увереннее, но на них не обращали внимания…
Что-то громыхнуло между трубами… Впоследствии оказалось — свои же угостили нас снарядом, по счастью, разбившим только подъемные тали баркаса и не причинившим серьезного повреждения…
Я побежал по батареям.
— Господа офицеры! Не позволяйте стрелять! Гоните от пушек!..
Но слова не действовали на комендоров, вцепившихся в свои орудия и досылавших снаряд за снарядом, без прицела, куда-то, какому-то невидимому врагу… Пришлось употреблять силу… И право странно, как грубым, физическим воздействием можно образумить людей, потерявших голову перед страхом смерти…
Порядок был скоро восстановлен. Пальба прекратилась.
Опомнившаяся команда с виноватым, смущенным видом торопливо укладывала по местам разбросанные койки и спасательные пояса, прибиралась у орудий… Некоторые робко и неуверенно пробовали заговаривать с офицерами, пытались оправдаться, объясняли, что «затмение» нашло… что кто-то «как крикнул, а за ним и все»…
В кого ты стрелял? В кого? Кто тебе приказывал? — яростно наседал артиллерийский кондуктор на комендора, которого он только что силой оторвал от орудия.
Я — что ж?.. Видит Бог!., кабы знать… обеспамятел — одно слово…
Ведь ты без малого по «Аскольду» жарил! Хорошо, коли пронесло… а то — не дай Бог!..
Не корите, Иван Трофимыч, — сам знаю… что уж!..
Без ложной скромности, считаю себя вправе отметить тот факт, что «Диана» была одним из первых кораблей, на которых прекратилась эта беспорядочная, паническая стрельба по воде и по воздуху. На многих других она продолжалась еще несколько минут…
Из числа судов эскадры одни стояли на месте, другие беспорядочно двигались в разных направлениях, куда-то ворочали, в тесноте ежеминутно угрожая друг другу столкновением…
Почему японцы не воспользовались этим моментом? Почему не атаковали нас?.. Лишь немногие могли бы отвечать им, тогда как они, сосредоточив свой огонь на центре нестройной кучи, которую представляла собою эскадра, били бы почти наверняка… Хорошо, что не догадались, или не решились, — это был бы полный разгром!..
«Пересвет» поднял сигнал: «Войти в гавань, начиная с броненосцев».
Было 10 ч. 25 мин. утра.
Первой, конечно, вошла поврежденная «Победа», под своими машинами, только накренившись на 5–6 градусов. Ей посчастливилось. Взрыв мины пришелся под большой угольной ямой, к тому же полной угля, на толще которого и разразилась вся его сила.
Если бы так же посчастливилось «Петропавловску»!..
Вскоре после полудня мы уже стояли на своем месте, в Западном бассейне.
Несчастный день… Из семи броненосцев, которыми мы располагали перед началом воины, у нас оставалось только три — «Пересвет», «Севастополь» и «Полтава»… Но не в этом ослаблении наших сил было горе… Пока эскадра входила в гавань, пока еще не получалось официального подтверждения, — все, все от старшего до младшего, так жадно вглядывались в каждый поднимавшийся сигнал… У каждого в душе еще теплилась слабая надежда, мечта, которую он не решался даже высказать громко…
— А вдруг спасен?..
И каждый трепетно ждал, — не разовьется ли на мачте одного из броненосцев тот флаг, который так недавно, так горячо мы приветствовали на мачте «Новика», — флаг командующего флотом!.. Нет…
Ужасный день!..
Художник Василий Васильевич Верещагин (1842–1904), погибший на эскадренном броненосце «Петропавловск»Никогда, ни до того, ни после, в самых тяжелых условиях войны, не приходилось переживать такого чувства подавленности, такого гнета неотразимого сознания непоправимости разразившегося удара…
Это было общее настроение…
Что вы ходите как в воду опущенный! — обратился я к старшему боцману. — Ваше дело — подбодрить команду, поддержать дух! А на вас — лица нет! Стыдно! На войне нельзя без потерь! Погиб броненосец, ослаблена эскадра, — пришлют подкрепление! Новую эскадру пришлют! Нельзя нос вешать! Нельзя рук опускать!..
Так точно, ваше высокоблагородие… Без потерь нельзя… Оно, конечно… броненосец — что ж? — как-то смущенно и неуверенно, пряча глаза, заговорил боцман и вдруг, словно решившись махнуть рукой на всякий этикет, резко переменил тон: — Не то, ваше высокоблагородие! Что броненосец? — Хоть бы два! да еще пару крейсеров на придачу! Не то! — Голова пропала!.. Вот что!., почему оно, я как все прочие… — Голос его задрожал и оборвался…
Да. Этой мыслью были проникнуты массы. Она овладела ими. Она одинаково крепко засела и под офицерской и под матросской фуражкой. Только здесь, на баке, эти простые люди не умели и не находили нужным прятать ее под маской спокойствия и самоуверенности, о чем так заботилось население кают-компании…
VI
После гибели С. О. Макарова. — Флаг наместника на «Севастополе». -Третья попытка японцев запереть эскадру. — Бегство адмирала Алексеева из Порт-Артура. — «Великая хартия отречения»
Существует предание, что в Александрии «ревностный проповедник Евангелия бросился с топором на статую Сераписа и начал рубить ее, и гром не грянул, и земля не расступилась, чтобы поглотить нечестивца, и великое уныние распространилось среди язычников»… Именно уныние… Впоследствии многие из них крестились, но не потому, чтобы вдруг перестали верить в старых богов (это не делается сразу), а в силу горького сознания, что старые боги их покинули, от них отвратились…
Я вспомнил об этом сказании потому, что им ярче всего характеризуется то состояние подавленности, которое овладело личным составом эскадры после гибели С. О. Макарова.
«Если Бог попустил такую беду, значит — отступился…»
