Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей - Винарский Максим

У Дарвина было много поводов огорчаться этим переводом. Французский читатель получил главный труд его жизни в обертке из совершенно чуждых Дарвину мыслей и намерений. Благовоспитанный викторианец, он совсем не желал выступать против церкви как общественного института, чуждался антирелигиозных памфлетов и тому подобной литературы. В довершение всего Руайе, слабо разбиравшаяся в зоологии и палеонтологии, внесла в свои примечания нелепые фантазии вроде истории о летучих рыбах, которые благодаря естественному отбору якобы эволюционировали прямиком в летающих ящеров. Отсутствие палеонтологических доказательств ее ничуть не смущало. По ее мнению, трупы этих летающих рыб и ящеров падали в воду и там без остатка уничтожались падальщиками, а значит, ископаемые остатки и не могли сохраниться.

Не в характере Дарвина было шумно протестовать, публиковать открытые письма или судиться с переводчицей. Он изливал свое разочарование в переписке с друзьями и коллегами, но, конечно, не мог остановить распространение социал-дарвинистских идей. Особенно благодатную почву они обрели в Германии, где жил и действовал самый яркий и знаменитый пропагандист дарвиновской теории, слава которого в Европе намного превосходила известность Руайе.

Эрнст Генрих Геккель (1834–1919) был крупным зоологом и очень приличным рисовальщиком, а по складу характера – энергичным общественником, стремившимся влиять на умы человеческие, особенно в сферах морали, религии и политики. Большинство ученых – узкие специалисты, опасающиеся вторгаться в сферы, лежащие вне их профессиональной компетенции. Геккель был не из таких. Он любил высказываться на философские и религиозные темы и даже претендовал на роль основателя новой религии – монизма, которая должна была основываться на рационалистических, научных основаниях и заменить обветшавшее и морально устаревшее христианство. Геккель с энтузиазмом принял теорию Дарвина и приложил все силы к тому, чтобы ее развить, углубить и распропагандировать. Современники его так и величали – «немецкий Дарвин». Обладая выдающимся даром популяризации, он опубликовал несколько книг, доступно и убедительно рассказывавших о новейших достижениях науки. Все они стали бестселлерами как в Германии, так и в других странах. Те из читателей, кто не мог одолеть сочинения самого Дарвина, знакомились с азами эволюционизма именно по популярным геккелевским пересказам. Но, как и в случае со «скромной девицей» Руайе, Геккель предлагал им свою собственную интерпретацию дарвинизма, иногда сильно отклонявшуюся от оригинала. Критики упрекали Геккеля за склонность к фантазиям и смелым, но малообоснованным гипотезам, и это было вполне справедливо. Там, где Дарвин останавливался перед сложной проблемой, не решаясь высказать определенное мнение ввиду нехватки фактов, его немецкий коллега смело бросался в бой, восполняя пробелы в знаниях дерзкими допущениями. Он без боязни брался за решение самых «темных» вопросов, таких как происхождение жизни на Земле и эволюция человека, заявляя, что жизнь не была сотворена, а возникла естественным путем из неживой материи. Он первым попытался построить единое родословное древо всех живых существ на планете, от самых простых микроскопических тварей, названных им «монерами», до человека разумного {225}.

Бурный темперамент частенько подводил Геккеля, и его то и дело заносило на поворотах, так что большинство новых теорий, которыми он буквально фонтанировал, очень быстро очутились на кладбище научных ошибок. Но высказанных им за долгую жизнь идей было так много, что даже небольшой процент оказавшихся верными обеспечил Геккелю вечную память в истории биологии. Как астроном, вычисляющий положение на небе еще не открытой планеты, он «вычислял» существование в далеком прошлом неведомых палеонтологам видов, которые должны были существовать, если, конечно, Дарвин прав. В 1868 г. Эрнст Геккель предсказал открытие «обезьяночеловека» и официально нарек его на латыни Pithecanthropus alalus, то есть «обезьяночеловек, не обладающий речью». И не только предсказал, но даже постарался представить своим читателям его облик (рис. 5.3).

Это предсказание блестяще подтвердилось еще при жизни Геккеля, когда в 1891 г. голландский врач Эжен Дюбуа отыскал ископаемые кости питекантропа на острове Ява.

Рис. 5.3. Pithecanthropus alalus. Иллюстрация из книги Геккеля «Естественная история творения» (1898) {226}

Конечно, ученый с таким складом ума и характера не мог не поддаться социал-дарвинистскому соблазну. Существование в мире победителей и побежденных, счастливчиков и неудачников, аристократов и люмпенов казалось Геккелю вполне закономерным. Он отвергал традиционную христианскую мораль за ее проповедь жалости к нищим и убогим, призыв возлюбить даже врагов своих. С научной точки зрения, утверждал Геккель, это противоестественно. «Биологически менее ценные» жизни надо если не уничтожать физически, то хотя бы ограничивать в размножении, дабы они не составляли конкуренцию более достойным. Социал-дарвинизм в исполнении Геккеля был аристократическим учением, в котором он видел противоядие от «социалистической уравниловки» {227}.

Все это вполне традиционно для социал-дарвинизма второй половины XIX в. и перепевалось на все лады десятками его сторонников. «Вред» {228} Геккеля состоял в том, что он был действительно крупным ученым, обладавшим непререкаемым авторитетом, и известным всей Европе популяризатором. Его право выступать «от лица науки» особенно окрепло после смерти Дарвина, когда Геккель оказался самым влиятельным эволюционистом своего времени. К его словам прислушивались.

Взгляды Геккеля на происхождение и классификацию рода человеческого даже на общем фоне той эпохи выглядят крайне расистскими. Он не раз менял свое мнение по этому вопросу, но в конце концов решил разделить все известное ему человечество на 12 отдельных видов (даже не рас) {229}, имевших единого предка, жившего некогда на гипотетическом материке Лемурии {230}, погрузившемся позднее в воды Индийского океана. (Отличный образец неуемной геккелевской фантазии, не подкрепленной строгими научными фактами, за что его, собственно, и критиковали!) Геккель выстроил все эти виды в шеренгу по степени их «совершенства», от «благородных европеоидов» до «примитивнейших из примитивных» – папуасов и австралийских аборигенов, ниже которых, по его мнению, находился только реконструированный им «питекантропус алалус» (рис. 5.4).

Интересно, что живые папуасы в Европе были тогда редчайшей диковиной, и современные историки сомневаются в том, что Геккель мог лично видеть и тем более изучать хотя бы одного представителя этой расы {231}. Он судил о ее свойствах исключительно по рассказам путешественников, часто очень предвзятым и недостоверным. Так, Геккель был убежден, что папуасы Новой Гвинеи лишены дара абстрактно мыслить и потому абсолютно неспособны к цивилизованному образу жизни. Ничего личного! Просто они находятся на более ранней по сравнению с «высшими» людьми стадии развития, их мозг в эволюционном смысле недоразвит. И примечательно, что Геккеля посрамил его же собственный ученик – русский зоолог и этнограф Николай Миклухо-Маклай. Он отправился на северное побережье Новой Гвинеи, где установил тесный контакт с туземцами и доказал, что с абстрактным мышлением у них все в порядке – не хуже, во всяком случае, чем у других, более цивилизованных, народностей. Это был совершенно «чистый» этнографический эксперимент, потому что папуасские друзья Маклая до встречи с ним никогда не общались с европейцами и сохранили традиционный неолитический образ жизни, не зная внешних влияний. Да, они жили в каменном веке, но не потому, что «от природы» неспособны к культурному развитию. Причины их отставания должна выяснять не биология, а история {232}.