Георгий Косарев - Сердце прощает
- Что с тобой? Ты нездорова?
Любе хотелось сказать ему что-то дерзкое, но неожиданно для себя, коснувшись живота рукой, она прошептала:
- У меня же ребенок, - и словно ища у него сочувствия и поддержки, уткнулась головой ему в плечо.
Штимм нежно привлек Любу к себе, спокойно и твердо сказал:
- Не волнуйся, милая. Это очень хорошо. Мне нужен сын или дочь, все равно. Ты знаешь, на войне бывает всякое и меня могут убить, но теперь у меня останется свое дитя.
- А где же тебя так ранило? - спросила Люба.
Этот вопрос внезапно пробудил в душе Штимма чувство тревоги. "Я жив, я здесь, в госпитале, - пронеслось в его сознании, - но я мог бы здесь и не быть, а лежать в неуютной русской земле".
При выписке из госпиталя Штимму был предоставлен отпуск. И хотя продолжительность его исчислялась всего десятью днями, он мог бы успеть побывать дома, проведать близких друзей, провести целую неделю в тихой семейной обстановке. Он знал, что старый отец, советник коммерции, и мать ждут не дождутся встречи с ним. В своих письмах они как бы между прочим частенько сообщали ему то об одной, то о другой знакомой девушке из их круга. После госпиталя он поехал бы повидаться со своими заботливыми стариками, если бы... Если бы, разумеется, не Люба, которая с каждым днем становилась для него все роднее и ближе.
Сослуживцы радостно встретили возвратившегося из госпиталя Штимма. Они с ужасом вспоминали все, что с ним произошло, и в один голос твердили о счастливой звезде господина лейтенанта, которая помогла ему спастись от гибели. По такому случаю в квартире Штимма была назначена пирушка. Основная забота по ее подготовке легла на плечи старика Отто. Пришлось потрудиться и Любе. При ее участии был подготовлен стол для гостей, но когда они явились, она, сославшись на нездоровье, ушла в свою комнату. Штимм заметил в глазах товарищей по службе искорки сожаления.
Державшийся особняком оберштурмфюрер Ганс Фишер, дымя толстой сигарой, спросил Штимма, улучив удобный момент:
- Слушай, дружище, скажи откровенно, ты надолго связался с этой красоткой?
- До гроба, до последнего вздоха, - с серьезным лицом ответил Штимм.
- Нет, кроме шуток?
- А разве это плохо, Ганс?
- Плохо? Откуда я знаю? Но ты, по-моему, чертовски смел.
- А почему я должен быть трусом?
- Ну, а если вся эта твоя затея дойдет до моего шефа? Хоть ты и принадлежишь к вермахту и у тебя связи в Берлине, мой генерал может испортить тебе карьеру.
- За что? - искренне удивился Штимм.
- За то, что ты предпочел русскую немке. Потом, возможно, твоя красотка подослана к нам партизанами. Русские это могут делать.
- Вот уж об этом я никогда не думал!
- А следовало бы подумать, - пыхтя сигарой, высокомерно заметил Фишер.
- Чепуха все это, Ганс, - отмахиваясь от его ядовитого дыма, сказал Штимм. - Ты прекрасно знаешь - в своем кругу мы можем говорить об этом откровенно, - что наши солдаты убивают здесь многих людей, иногда вешают русских и даже сжигают их в своих жилищах, и никто из нас не боится, что кто-то накажет нас за это. И разве на фоне этого любовь к русской девушке может считаться преступлением? Наказывать за любовь - это что-то не очень укладывается в моей голове.
- Смотри, Франц, твое дело, я тебя предостерег, чисто по-дружески, многозначительно произнес Фишер.
Рядом кто-то щелкнул каблуками.
- Господа офицеры, общество чувствует себя без вас как корабль без руля и без ветрил, - высокопарно произнес штабс-фельдфебель Капп, полный, рыхлый человек.
- Тогда прошу всех к столу, - сказал Штимм и первый прошел к своему месту. За ним последовали гости. И скоро тема любви к русской девушке была позабыта, утонула в вине.
Пили все, много, дружно, за великую Германию, за фюрера, за его непревзойденное полководческое искусство и невиданные в истории блистательные победы. Пили за успехи германского оружия на юге России, за всемирную победу рейха. Потом в едином порыве все поднялись и громко запели:
- Германия, Германия превыше всего...
Особенно ликовал штабс-фельдфебель Капп, старый член национал-социалистической партии. Он с особым восхищением говорил о пророческом даре фюрера и, как всегда, был категоричен в своих заключениях.
- Господа офицеры, дорогие коллеги, - с пафосом говорил он, - я считаю, что Кавказ уже наш. Нынче-завтра над Казбеком и Эльбрусом взовьется наше немеркнущее знамя. Без Кавказа Россия как разъяренная тигрица с перебитыми задними ногами. Конечно, она будет еще некоторое время рычать, но укусить уже не сможет. С завоеванием Кавказа германскому солдату откроется дорога и в Индию. Итак - ура! За нашу победу. Зиг хайль! - подняв рюмку, воскликнул он.
Когда выпили, Штимм сказал:
- И все-таки пока не возьмем Москву и Ленинград, Россия все еще не будет нашей.
- Я полагаю, господин лейтенант, что эти центральные русские города сами склонят свои головы перед фюрером... А что им делать? В этом уже никто не сомневается, - сказал штабс-фельдфебель.
- А я пью за дипломатический талант фюрера, - отчетливо произнес Ганс Фишер.
- Вот как! Любопытно! - восхитился Штимм.
- Что же тут любопытного? Мы все здесь свои и можем говорить откровенно. Вспомни, Франц, как здорово наш фюрер провел Даладье и Чемберлена. Чехословакия после этого, словно на десерт, была преподнесена нашему великому рейху.
- Ганс, ты чертовски гениален! - с легкой иронией проговорил Штимм и похлопал оберштурмфюрера по плечу.
Фишер вновь самодовольно запыхтел сигарой.
- По-моему, и дуче оказался не в лучшем положении...
- Мы и его одурачили, - сказал Штимм.
- Именно это я и хотел подчеркнуть, - заметил уже захмелевший Фишер.
- Однако, господа, дуче наш союзник... - осмелился вставить слово унтер-офицер Грау, до сих пор хранивший молчание.
Ганс усмехнулся.
- Наш фюрер, исходя из высших интересов нации, надел на дуче хомут... Фюрер великий дипломат, утверждаю я и никому не позволю оспаривать эту истину, и особенно вам, Грау... Зарубите себе на носу, Грау, что мы впрягли макаронников в нашу упряжку и им из нее не выпрячься.
Фишер пыхнул клубом сигарного дыма и восхищенно продолжал:
- Или вот, стоило нашей элите пустить кое-кому пыль в глаза и в результате - колоссальный успех. Должен признаться, что меня восхищает поразительный факт из дипломатической практики фюрера и его опорной гвардии.
- Ганс, я тебе завидую, - сказал Штимм. - Чем черт не шутит, когда бог спит: может быть, после войны тебя переведут на дипломатическую службу!
- Не исключено, не исключено... Итак, это было перед самым началом восточного похода, - польщенный общим вниманием, значительно промолвил Фишер. - У меня в Берлине был тогда приятель, служивший в ведомстве имперского министра доктора Гебельса и имевший доступ к кое-какой информации...
