Ирина Гуро - Ранний свет зимою
Конечно, это только почудилось. Как мог Миней попасть сюда, в Тиргартен? Воспоминания о Минее были неприятны Ипполиту. Он стал думать о другом.
На одной из лучших берлинских улиц, на Курфюрстендамм — чудесный кабачок «Цыганский погреб». Удивительно звучат скрипки у этих румын! Действительно рыдают! Лакей приносит шампанское и жареный миндаль. Белокурая дама в платье, похожем на змеиную чешую, поет между столиками. Отец посылает ей с лакеем двадцать марок на тарелочке… Да, это настоящая жизнь!
Глава II
ЗА ГРАНИЦЕЙ
Красные черепичные крыши крошечных, будто кукольных, домиков. Необычайная, прямо какая-то неправдоподобная чистота маленькой станции. Запах дешевых сигар. И острое ощущение того, что все кругом резко, удивительно изменилось.
Из вагона в вагон проносится монотонное, картавое: «Zigaretten! Tabak! Verbotene Waren!»[9]
Это таможенный чиновник раздвигает двери купе, отрывисто произносит похожее на заклинание: «Zoll! Zoll!»[10] — и следует дальше.
Никто, однако, не предъявляет ни папирос, ни табака, ни других запрещенных товаров.
За окном худой мальчуган в чистой рубашке продает стаканчик оранжаду и на картонной гофрированной тарелочке — две сливы и банан. Мизерность порции удивила Минея.
Итак, уже Германия. Он опустил окно. Гудок влетел негромкий, благопристойный, как всё вокруг.
Тарутина остановилась в Берлине по торговым делам. Миней посоветовал ей осмотреть город, поездить по окрестностям. Дарья Ивановна согласилась.
То, что увидела, потрясло ее. На Фридрихштрассе каждый вечер синим огнем зажигалась бутылка, на глазах наполнялась светящимся золотом вином, гасла и наполнялась вновь — это была реклама. В витрине облезлый черный кот вылезал из дырявого мешка, прятался и снова влезал. Это тоже была реклама.
Перед окном стояли зеваки и смеялись.
Дарья Ивановна не могла взять в толк, к чему это и что здесь продается. Не коты же и дырявые мешки?
Хорошо, что взяла с собой длинноволосого аптекаря: он тотчас же перевел ей светящуюся в витрине надпись: «Вы НЕ покупаете кота в мешке, приобретая наши автоматические кассы».
На складе акционерного общества Отто-Густав Гильгер (рудничное оборудование) Дарье Ивановне показали дробилки. Устройство несложное, а рабочих требуется в два раза меньше. Экономия большая, и цена сходная.
Заодно посмотрела шахтные подъемные машины. Посмотрела и расстроилась: сколько можно было выгадать! А все темнота наша. Кабы знать, давно бы выписала и дробилку и подъемники, да и другое, что Густав подсовывал. Половину дармоедов можно бы с шахт согнать, а выработку повысить…
Дарья Ивановна сама прикинула на счетах предполагаемые барыши, записала в книжечку.
Миней адресов не записывал, держал в памяти. Судя по названию — «Розенхорствег» — «Дорога роз в чаще» — ожидал найти нечто поэтичное. Однако не было ни роз, ни чащи, а только узкая улица между двумя рядами четырехэтажных зданий-близнецов.
По мостовой осторожно шла овчарка, запряженная в маленькую тележку, уставленную бидонами. Рядом шагала молочница в белоснежном переднике.
Человек в жилетке, без пиджака, ползал перед дверью в пивную и щеткой с мылом надраивал тротуар. Сверху видна была только его шишковатая желтая, как тыква, лысина.
Миней намеревался толкнуть дверь, но человек окликнул его:
— Что вам угодно?
— Я хотел видеть хозяина пивной.
— Это я, — сказал лысый, отрываясь от своего занятия.
— Я ищу своего друга Шергина, студента, он бывает у вас.
— Русский?
— Да-да…
— Момент!..
Они спустились по каменным ступенькам. Хозяин распахнул дверь и с гордостью ввел гостя в свое заведение.
Небольшая темноватая комната, четыре столика, покрытых клетчатыми скатертями, стулья с высокими резными спинками. И все. Пивная напомнила тарелочку с двумя сливами.
— Момент, — повторил хозяин и исчез за перегородкой, откуда тотчас же послышался плеск воды.
Миней успел прочитать развешанные на стенах в рамках нравоучения:
«Кто хорошо работает — имеет аппетит». «Вино в меру — веселит, а в излишке — желудку вредит». И несколько неожиданное: «Любовь крепится поцелуем, а дружба — стаканом вина!»
Явился преобразившийся хозяин в синем сюртуке. Он представился и пояснил, что является добрым знакомым студента Шергина, который часто посещал его заведение. Однако в настоящее время студент Шергин не проживает в Берлине. Он получил наследство от своей тетушки в городе Виттенберге: небольшое предприятие, во владение которым и вступил господин Шергин.
Слова «наследство», «владение», «предприятие» хозяин произносил с особым смаком.
История со смертью тетки и наследством выглядела такой дикой, что Миней заподозрил: уж не провокация ли тут?
С беспокойством слушал он болтовню хозяина. Монотонная речь на чужом языке утомляла.
— Не бывает ли у вас кто-нибудь из знакомых студента Шергина?
— О да, по вторникам и четвергам с семи до девяти на моей прохладной почве бывает доктор фюр националь экономи Гедике, а также студент-математик Гуго Вейдт.
Миней не понял, при чем тут прохладная почва, и решил, что это, очевидно, неизвестное ему немецкое образное выражение.
Он поблагодарил, пообещав зайти вечером. Был как раз вторник.
Выходя, он обернулся, чтобы ответить на многословные приглашения хозяина, стоявшего на пороге, и только сейчас прочел вывеску над пивной: «К прохладной почве».
Дойдя до угла улицы и оглянувшись еще раз, Миней снова увидел владельца «прохладной почвы». Он был уже без сюртука и, стоя на четвереньках, тер плиты перед своей дверью с такой яростью, будто хотел наверстать время, потерянное в объяснениях с иностранцем.
— Уже Рикардо понимал природу меновой стоимости, то, что она не есть стоимость вне обмена… Это ясно! Меновая стоимость лишь через обмен оправдывается как стоимость…
Доктор Гедике, лысый толстяк с ямочкой на подбородке, говорил быстро, энергично излагал всем известные истины как только что им открытые.
Не докончив фразы, он вынул часы:
— Без двух минут девять! Я должен идти!
Он поклонился, выложил на столик серебро, снял с вешалки шляпу и удалился.
— Что это вы задумались? — спросил Минея студент Вейдт. — Вас удивил этот человек? Это болтун. Каждый вторник и четверг от семи до девяти он сидит тут и болтает. Это у него потребность. Чем он занимается, кроме болтовни? Он прокурист[11] крупной фирмы. Кроме того, он социал-демократ. Так же как и хозяин его почтенной фирмы. Что вы так смотрите на меня?.. Ну конечно, я представляю себе: у вас в России все это иначе. Мой отец — монтер у Сименса, он работал в партии во времена бисмарковского исключительного закона. Знаете, он вспоминает о тех временах с гордостью и волнением. Парадокс? Подполье не сломило людей. Вы не думайте, я не пессимист, но как посмотришь, какие мещане нас окружают, трутся своими жирными боками…
