Артур Черный - Мир Всем Вам.
…Я вспомнил, зачем подался в милицию. Мне нужно найти дорогу обратно. У меня больше нет сил, сопротивляться Кавказу.
Кавказ! Как тоскую я по тебе! Как переживаю, что жизнь однажды закроет врата в твое мрачное царство. Царство голубого бездонного неба и идущих под ним похорон. Мне бы снова туда! Мне бы еще раз захлебнуться воздухом горных вершин! Еще раз поскользнуться на отвесной тропе, еще раз услышать надрывное это «Держи!!!..», и поймать протянутый автомат. Мне бы опять попасть в зимний буран и, наконец, сменить старую кожу на обмороженных пальцах. Мне бы услышать, как стучит пулемет, и снова рвануться ему навстречу. Выйти на бессменный ночной пост, чтоб вновь возненавидеть Чечню…
Люди, знали ли вы такие чувства?!. Сходили ли так с ума?!.
Любовь моя — Кавказ!Люблю Кавказ! Люблю сильнее.
Чем дальше он, тем мне родней.
Люблю места, где поседели
Его вершины в горе дней.
Сиянье их и многоцветье
Под жарким небом голубым,
Снегов искристых многолетье
И даль влекущую долин.
Люблю Кавказ я! Дни былые,
Где память юности светла,
Тех дней походы боевые,
Ночей бессонных чернота.
Тоскливых будней хороводы,
Дороги полные беды
Зовут к себе сквозь эти годы
И не стирают их следы.
Любовь моя в объятьях смерти
Там ярко дышит и живёт,
И строчка нежная в конверте
Вновь болью сердце шевельнёт.
«Привет с Кавказа!» Как и прежде
Живые письма не дают
Порвать нить тонкую надежды,
Что так зовет в обратный путь.
В кошмарных снах люблю всё больше
Кровавый пот и грязь боёв,
Буран кавказской горной ночи,
Что у палатки стропы рвёт.
Его вершины золотые
В последних отблесках зари
И ярких звёзд огни ночные,
Что в небе смуглом рождены.
В пейзажах красочных рассветы,
Что расплавляют мрак ночной.
Люблю Кавказ я безответно
В его строптивости живой.
Непостижимый и дремучий,
В сплетенье нервов и интриг,
Я гордый нрав его научен
С особой тонкостью любить.
Давно снедаемый тоскою,
В своей душе я дал обет,
Какой бы ни было ценою
Вернуться в мир военных лет.
Вернуться в мир, где долг мой с честью
Оставлен в хрониках побед,
Где нет корысти, лжи и лести,
И где за трусость есть ответ.
Там свят приказ, присяге верность,
И малодушья ни на грош,
Там наших чувств святую честность
С войной уже не разорвешь.
Моя печаль и боль, и радость,
Моей души и сердца стон
До капли отданы Кавказу,
Как кровь, не смытая с погон.
Не потому ль ещё сильнее,
Что столько дел осталось там,
Мне с каждым годом всё роднее
Кривых хребтов могучий стан.
Дождей потоки ледяные
И зной, палящий летний зной,
И звёзд созвездия ночные,
И ветер с сыростью морской.
Моей любви своей любовью
Кавказ не хочет отвечать.
Он равнодушием холодным
Её не в силах обласкать.
Любовь моя к земле кавказской,
Где светел призрак лучших лет,
Летит сквозь грозы и ненастья,
Как сердца пламенный привет.
А еще помню Кавказ, потому что там была смерть. Смерть, с которой всегда следовал страх. Они приходили вместе и вместе душили надежду, вместе забирали друзей. И если кто-то из нас поддавался страху, начинал суетиться, озираться и торопиться, мы уже знали, что предрешен его срок. И редко в ком ошибались. Почему-то все, кто боялся, всегда умирали раньше других.
Нет, мы не были сверхчеловеками и, не переставали бояться сами. Но там, в Чечне, мы впервые узнали, что существует оружие против страха. Оружие, которое помогло нам сломить Золотую Орду, Наполеона и Гитлера. И имя ему — Ненависть!
Кавказ! Ты научил меня ненавидеть! Научил ненавидеть и ближнего, и дальнего, и даже самого себя. Никто не смог дать мне этого, кроме Чечни. Я помню, как крепла, росла моя ненависть у трупов своих. И, как сменяла ее радость, у трупов чужих. Настоящая человеческая радость. Та, которую я никогда не ведал в миру.
О! Ненависть!.. Однажды нас собрал командир: «Ребята, два ордена на взвод… Кого награждать будем?» Нас словно сбили с ног. А разве мы заслужили?.. Зачем они нам?.. И каждый предлагал кого-то, но не себя. И многие, если им выпадал жребий, только виновато опускали глаза: «Да я и не убил никого…» И даже те, кто убил, не хотели славы: «Я ведь не для наград… Их же давить всех надо!!!» Мы час не могли решить, кому дать ордена. Но, наконец, присудили тем, кто не сидел рядом и не мог отказаться: механику-водителю взводного БМП, что почаще других плавал в разбитом своем корыте по грязевым болотах Чечни. Он и тогда которые сутки не вылезал из засад. Второй орден ушел гранатометчику, что попал на мину и, легко раненый, был отправлен в Моздок.
А мы, кто делил ордена, думали только одно: «Найти бы то поле, где можно встать против чеченцев и посчитаться за все обиды! Всех бы по гробам разложили!..Сами бы все награды отдали!» Ведь какое-то время, мы были в плену только у одного чувства — ненависти. И, если бы тогда каждый день нас ставили перед выбором: идти против банды или ехать домой, клянусь, у нас бы отвалился язык заикнуться про дом.
Какие товарищи окружали меня!.. Если бы вы знали, что за мальчики! Мальчики из тихих наших дворов, из разбитых тесных песочниц, с детских засиженных каруселей. Мальчики, что едва оставили классы и парты. Наивные школяры, так легко и беспечно подавшиеся на фронт. Воины! Настоящие воины! Не отступавшие без приказа, не дававшиеся живыми в руки врага…
…Они так и не пригодились им, белые рубашки выпускных вечеров. Одних положили в могилу при всем военном параде, в беретах и камуфляжах, другие просто возмужали и раздались в плечах.
Когда-то давно, еще до первой своей войны, я всегда делил русских и чеченцев лишь на «своих» и «чужих». Я думал, что нет такого чеченца, чтобы не мечтал завладеть моим домом, не мечтал бы пустить мою кровь. А потому и сам много раз в своих мыслях выводил на расстрел весь чеченский народ. Это было так легко — быть безжалостным к тем, кого никогда не знал. Но прошли долгие беспощадные годы… И много отняли у меня, и много мне дали взамен. И много перевалов я перевалил, и много вод перебродил с этих пор. И много раз переделил заново и «своих» и «чужих».
…Это было в самом конце зимы. На третьи сутки своего рейда мы вошли в небольшой чеченский поселок. Разведка, которая была здесь до нас, уже доложила, что мужчины ушли и, видимо, теперь не миновать нам засады. Мы торопились дальше и, наплевав на зачистку, сели на перекур в каком-то дворе; вся группа — десяток разозленных окоченевших бойцов. Никто даже не пошел в дом, все попадали у забора, у разбитой поленницы дров. И в этот миг на крыльцо вышла хозяйка — высокая чеченка с двумя грудными младенцами на руках. Вышла к мужу, а встретила нас. Вышла к мужу, а увидела, как у нее на дворе бросают оружие и мотают портянки враги…У нее отказали ноги. Она так и осталась стоять на крыльце, со страшными большими глазами. Потому что увидела, что мы поняли всё!
