Василий Каменский - Его-Моя биография Великого Футуриста
Приходишь в книжный магазин или в издательство получить свои деньги за свои книги и тебе их выдадут — далеко несразу — в самой оскорбительной форме.
Будь они прокляты.
Вот отчего лежат неизданные книги (теперь вот за Эти строки бойся мести издателей и книжных магазинов — о как трудно издавать), — книги, спрос на которые огромен и растет.
Я пишу эту новую книгу и стараюсь недумать об ее изданьи, иначе тяжко.
Я убежден, что и Эта книга разойдется стремительно — как все Его книги — однако издавать — отчаянное мученье.
Все же я пишу, работаю, напрягаю силы и знанья, чувства и творческие возможности, широту внутренняго размаха и Волю духовной мудрости.
Он неищет, неждет, нежелает никакой награды, ни похвалы, ни шумного успеха, ни упреков, ни славы, ни денег, ни памятников, ровно ничего.
Потому я пишу свободно, как поет сердце и творит разум, как развертывается панорама жизни под летящим аеропланом Сегодня с криком мотора:
Дальше.
Я только авиатор Времени с пассажиром Вечности — Поэтом.
Только наблюдатель, собиратель, инструктор, исследователь, организатор, ученый.
Я — поступательная сила, земное.
Он небесное — Он Гений Духа.
Я — как многие из феноменов.
Он — Единственный — будто солнце на небе бирюзовых возможностей.
Я энергично гордо работаю над этой книгой, а Он каждую минуту отвлекает меня: Он кругло смотрит в светлодальний простор, безпокойно шевелит крыльями, вдыхает ветер, поёт.
Бирюзовами зовами
Взлетая и тая
В долины лучистые
Покоя земли —
Раскрыляются крылья
Быстрины взметая
Стаи цветитистые
Птиц корабли.
Что Ему моя работа над книгой суета, скорбь, узда, условность, заблужденье.
Я это знаю и всетаки пишу: я болен воображеньем крайняго оптимизма — будто кому то, где то зачем то нужна Книга — вообще.
Чую: Он переполнен стремленьем к Полету а я задерживаю, останавливаю.
Он с песнями, звездами, утренними дорогами, необузданной волей, яркоцветным размахом, друзьями, девушками, вином.
Я мешаю, недаю осуществлена, даже протестую, потомучто некончена книга и очень нехватает Поэту здорового покоя — здесь среди сосностройнои тишины гор.
Струистая, бегучая Каменка, охрани мне Поэта, как умеешь, как можешь.
Помоги мне, Каменка, я устал, утомился от борьбы и одиночества, от мечтаний и почти напрасности.
Помни: ведь если не я и не ты сгинул бы наш Поэт.
Он всегда был и остался накануне отлета в иное переселенье, Его всегда влекло к земному крушенью и люди всегда толкали Его на погибель.
Может быть мы спасем.
Крылья
Эй Ты разудалая отчаянная головушка сокол Поэт.
Куда в неведомые страны какие потянуло Тебя обиженнаго буднями и мелочью, непониманьем и одиночеством.
Куда из дому.
Эх чорт немешай —
Надавить что ли
Лбом на стекло окна
Да крикнуть — Извощик
Вези на вокзал.
Да взять с размаху
Билет Пермь — Севастополь.
А там закатиться в гавань — в греческую кофейню — где играют в кости — выпить густого чорнаго турецкого кофе, закурить сигару — привезенную персами контрабандой и — обхватив голову — обдумать, что дальше.
Забраться ли в горы — в татарский аул поохотиться на диких коз.
Может быть сесть на корабль и укатить в Ялту — утешиться на качелях змеинноветвистой араукарии.
Али кинуться в раздолье волжское, бурлацкое широченное, размашное.
И гармонью русскую взять с собой.
Устроиться где нибудь у Жигулевских гор у рыбака в шалаше, ухи похлебать у костра, чайку попить, пошататься, помотаться, пожить босиком, в рубахе без пояса, с открытым воротом, с засученным рукавом.
На гармонье поиграть, попеть.
Вспомнить молодецкую вольную жизнь Стеньки Разина, разгуляться с песнями.
В Самаре, Саратове, Царицыне, Астрахани побывать, поболтаться по базарам.
И делом первым по циркам походить: нет ли там поискать славного богатыря несокрушимого, друга любимого Ивана Заикина (кто единственный авторитет — в пьяной драке его с Г. на крестинах у директора цирка Есиковского — свидетель Куприн — в Тифлисе зимой 1916 — оценил мою хватку орангутанга, когда я кинулся в качестве тамады разнимать львов).
И по пристаням конечно потолкаться вдоволь — В чайных чайку заказать с изюмом, дальше тронуться — куда потянет.
Али разом вертануть на Кавказ.
Маленький таши.
Эй лезгинку, Гость Тифлиса
Я приглашаю в пляс грузинку
Со стройным станом кипариса
Сам стану стройным. Эй лезгинку.
Большой таши.
Камарджоба Духан.
Мэ всвам гвинос у цхклот.
Пью кахетинское без воды.
Хочу куда рвутся шелестящие Крылья.
Или Поэту неблизка голуборогая Грузия.
Или Поэту неродна чорноласковая Армения, чьи пути — подвиги, чья судьба — священна, чьи призывы — Песни.
Кара-Дэрвиш помни:
Стекцир Айоц футуризм
И еще:
Вортег Э им
Ерджанкутюн
Куда-же — куда, Поэт.
Дальше.
Ах Ты кудрявая солнцевеющая голова а и где Твой перелетный покой, перелетная птица.
Дальше.
И Сам незнаешь, неведаешь.
Только бы раздольнее Неба — стремительнее Полет — ярче, сочнее, ядренее Жизнь — да больше Друзей, Чудаков, Футуристов — да чтобы и всем вокруг Вольно-Буйно жилось во все колокола.
И всетаки в Час Созерцанья Ты скажешь:
Дальше.
От гор Алтайских до Уральских
От Камы — Волги до морей
До гор — ущелий — рек Дарьяльских
До звездолинных фонарей —
Я вознесу Судьбу Поэзии
К балконам бала по коллонски
У берегов — у Полинезии
Я поцелую по цейлонски.
Поэт готовится к Отлету: Он целый день бирюзово смотрит на горизонт юго-восточного зова — Он слышит.
Дальше
Сейчас — вижу по солнцу — около семи.
Воскресенье. Июль — 2-е, 1917.
Каменка.
Я сижу — около дома — в лесу у костра.
Кипячу чайник.
Около в наберушке земляника — ждет.
Я подкладываю в огонь сучья, ворочаю угли.
У меня болит правый бок и левая лопатка; вчера метал сено, упрел, устал, в баню потом ходил — сразу легче стало.
Я плохой работник — у меня много природной силы, гибкости, ловкости, смекалки, но я пасую перед выносливостью мужика.
