Котэ Махарадзе - Репортаж без микрофона
Любое произведение искусства само создает себе славу либо обрекает себя на бесславие. Гимны и восхваления, пение Дифирамбов лишь на время могут отсрочить трезвую реальную оценку.
В связи с этим вспоминается, как много лет тому назад, в 80-х годах, театр имени К. Марджанишвили осуществил постановку «Анны Карениной». Стоит ли говорить, с каким волнением приступили мы к работе? Никогда раньше Толстой не ставился на нашей сцене. Первая попытка…
Театрам вообще очень трудно обходиться без инсценировок, хотя этот путь критикой «не раз штыками атакован» и считается едва ли не порочным. Часто такая необходимость мотивируется отсутствием хороших пьес, хотя единственной причиной это не назовешь. Ведь к инсценировкам прибегают и тогда, когда нехватки в хороших пьесах нет. Трудно устоять перед великим соблазном — пересказать языком сценического искусства Гомера, Шота Руставели, Толстого, Бальзака, Диккенса, Достоевского, Джека Лондона, Голсуорси, Илью Чавчавадзе и других.
Но ни одна инсценировка нигде и никогда еще не удовлетворила зрителя полностью, даже в кино, где возможности гораздо шире, а модная многосерийность еще более расширила их. Все легко объяснимо. Ведь автор был волен избрать наилучший, с его точки зрения, жанр для выражения своего замысла. Задумав создать «Евгения Онегина», Пушкин написал роман в стихотворной форме, и никакой архиискусный драмодел не может втиснуть в рамки условностей театра и специфики кино пласты, отлитые в форму романа. Даже самим авторам, берущимся за инсценировку своих же произведений (а это случается довольно часто), не удается создать пьесу, равнозначную роману. И может быть, прав был великий ирландец Джеймс Джойс, считавший, что литературу обязательно следует отделить от драмы.
Есть еще одно препятствие, преодолеть которое мне кажется невозможным. Это образ персонажа, который возникает у любого читателя и от которого тот, перейдя в ранг зрителя, ни откажется ни за что на свете, как бы здорово ты не воплощал этого героя на сцене…
Что же делать, если читателей романа, скажем, 10 миллионов человек? Получается, столько же разных образов Раскольникова? 10 миллионов Пьеров Безуховых и Карениных, не похожих друг на друга? А артист может создать только одного. Попробуй-ка убедить остальных в верности своей трактовки, в достоинствах созданного тобой образа!
Я не говорю о тех прирожденных, ортодоксальных оппонентах, приверженцах отрицания всего, которые не приемлют даже оперу по той простой причине, что там поют, а не разговаривают. Бытует ведь и такое утверждение, что «петь и танцевать чувства» — невозможно. Благо, не все так думают, не то не видать бы нам с вами балета Минкуса «Дон Кихот» и оперы Гуно «Фауст». Ведь опера лишь отдаленно напоминает великое творение Гете. В Германии очень долго называли ее просто «Маргаритой», но никак не «Фаустом», не допуская «осквернения» эпохальной темы хотя бы на Родине автора.
Аккуратно разводящий руки (чаше подобранный из статистов), самый длинный в труппе мужчина, очень условно называющийся Дон Кихотом, со своим толстым оруженосцем — только они и напоминают о героях великой книги. Ничего другого от Сервантеса в балете нет и в помине.
Но ведь в опере и балете самым важным и ценным является то, что создана прекрасная музыка. Не слыхать бы нам «Заклинания цветов» и куплетов Мефистофеля в исполнении Шаляпина, не насладиться великолепным гран-па Максимовой и Васильева, не ахнуть всем залом, наблюдая за парениями Вахтанга Чабукиани, увидев которого в этой партии, великий русский певец Собинов воскликнул: «Это — чудо природы!»
Так стоит ли спорить, если выгода столь явно превосходит потери, и отказываться от шедевров, лишать себя удовольствия насладиться великолепным зрелищем. Эдак можно придраться и к самому Гете: он, если не изменяет память, был двадцатым или двадцать вторым по счету, но никак не первым среди тех, кто взялся за тему Фауста.
Так что частые обращения театра к лучшим произведениям мировой литературы заслуживают поощрения и в тех случаях, когда многое из первоисточника потеряно, если, конечно, все это возмещается талантливыми режиссерскими находками, удачными актерскими работами, хорошей сценографией. Примеров немало: та же «Анна Каренина» в постановке Немировича-Данченко, «Идиот» — Товстоногова. Прекрасные актерские работы: Хмелева в роли Каренина, Смоктуновского — князя Мышкина, Васо Годзиашвили — Луарсаба Таткаридзе и т. д.
Так что не стоит отказываться от инсценировок. Пусть это компромисс, но — допустимый, если сначала же договориться, что без издержек не обойтись.
Специально пересмотрел несколько изданий «Анны Карениной» — нигде нет меньше 750 страниц. А инсценировка, напечатанная в том же формате, вряд ли займет больше восьмидесяти, ну, сотни страниц. Ни о каком полном отображении всей многоплановости, всех сюжетных линий, коллизий и глубины толстовских идей не может быть и речи.
Скажу прямо: наша «Анна Каренина» ни у нас, в Тбилиси, ни в Москве успеха не имела. Я играл Каренина и, как участник спектакля, скорее всего не смогу сохранить полную беспристрастность. Подсознательно я, вероятно, понимаю, почему столь необычная и интересная инсценировка не была доведена нами до высокой сценической кондиции, но утверждать не берусь. Хотя несколько фраз в ее — инсценировки — защиту не сказать не могу.
Автор Лали Росеба смело отошла от привычного треугольника: Анна — Вронский — Каренин. Адюльтер не стал главным для автора — в этом была принципиальная новизна, так как во всех других инсценировках главенствовала именно эта сюжетная линия — броская, эмоциональная, захватывающая. Ее помнят даже те, кто прочел роман в далекой юности. В нашей же инсценировке главным героем стал Константин Левин. Впрочем, и у Толстого это именно так… Левин и есть прототип автора, в нем преломляются основные идеи произведения.
Я прекрасно понимаю, что количество страниц и глав не всегда прямо пропорционально значимости, но все-таки отмечу, что линия Левиных и Облонских занимает у Толстого добрых две трети, если не больше, всего романа. «Все смешалось в доме Облонских» — с этих ритмически насыщенных слов начинается вторая фраза романа, как бы сразу определяя отправную точку событий.
Как выстраивает сюжетную линию Толстой? Мы уже познакомились с Облонскими, уже промелькнул холеный Алексей Вронский, уже екнуло юное сердце Кити при виде красавца офицера… А главной героини романа все нет и нет. Она появится лишь в восемнадцатой главе, а Алексея Александровича Каренина придется ждать аж до тридцатой.
Почему же во всех инсценировках Левину и его братьям отводится столь незначительная роль? Либо их вовсе нет, либо они не запоминаются.
