Иван Кожедуб - Неизвестный Кожедуб
И я пошел на посадку. Вот тут-то мне и пришло на помощь отличное знание материальной части. Быстро вспомнил все правила, которые можно было бы применить в подобном трудном случае. Но самолет плохо слушался рулей. Скорость падала. Я знал, что гидросистема вышла из строя и, следовательно, выпустить шасси не удастся. Попытался выпустить аварийным способом. Проделал все, что надо, и стал ждать. Это были мучительные мгновения! Если шасси выпустится, у меня на щитке загорятся зеленые лампочки… Нет, где-то пробито. Выпуск опаздывает… Вдруг скорость упала еще ниже. Я понял, почувствовал, что шасси выпущено. И тут же вспыхнула одна лампочка, за ней другая…
Но самолет получил дополнительное сопротивление, и мне казалось, что он сейчас упадет. Я опять с трудом его удержал.
Приближался решающий момент — приземление. Я посмотрел на аэродром. Противник успел сбросить бомбы. Внизу местами полыхал огонь. На посадочной площадке кое-где виднелись воронки.
Мысль работала точно, движения были уверенны. Мною овладело удивительное спокойствие — потом оно всегда появлялось у меня в трудную минуту. Все силы и умение были направлены на то, чтобы спасти самолет.
Выбрал направление и пошел на посадку. Самолет коснулся земли. На душе стало легче. Но впереди воронки, вот-вот попаду в яму.
Машину качнуло вправо. Левое колесо пробежало по куче рыхлой земли — ее выбросило из воронки снарядом. Я удержал самолет и, со страхом подумав, что он сейчас развалится, начал рулить к стоянке. Откуда только такая выносливость у моего «Лавочкина»!
Ко мне подбежали товарищи. Смотрю — Солдатенко бежит в валенках прямо по лужам.
Я выскочил из кабины. Первая мысль была о Габуния — его самолета не видно на поле.
— Ну как, не ранен? — еще издали крикнул мне командир.
Я стал ощупывать себя, пошевелил плечами. Боли нигде не ощущал. Стараюсь ответить спокойнее:
— Не волнуйтесь, товарищ командир, как будто невредим, а вот машина…
И голос у меня срывается.
— Как только самолет в воздухе не развалился! Держался на честном слове. Глядите, какой живучий оказался! — сказал механик Иванов.
Мы столпились у машины. Она вся изрешечена… Вот тебе и два сбитых вражеских самолета!.. А Солдатенко подошел ко мне и сказал:
— Главное — не унывай. Это первое боевое крещение. Вот сейчас разберем твой вылет. Многим на пользу пойдет. Сбить самолет — не рукой махнуть.
И тут только я заметил, что одна рука у Солдатенко перевязана, что через бинт просочилась кровь, а пола реглана вырвана.
— Товарищ командир, вы ранены? Что случилось?
Он ответил посмеиваясь:
— На войне без крови не бывает. Царапнуло слегка.
Оказывается, был ранен не только командир, но и заместитель по политической части Мельников. Они были на старте во время вражеского налета. Мельникова ранило более серьезно, и его отвезли в санбат.
— Не бережете себя, товарищ командир, — сказал кто-то, обращаясь к Солдатенко.
— Как все вы, выполняю свой долг, — ответил командир. — А где Габуния? Вот кто неосторожен и горяч!.. Ну, ты не унывай, — повторил он, обернувшись ко мне. — Уцелел ты чудом и машину еще посадил. Отдыхай до разбора.
И командир пошел встречать чей-то приземлявшийся в это время самолет.
Первая встреча с немцами оказалась хорошей проверкой моих знаний материальной части истребителя. Но она же наглядно показала, что я еще слабо знаю тактику врага. Тяжелый, но поучительный урок. Нужно еще внимательнее приглядываться к боевым товарищам, прислушиваться к словам командиров, совершенствовать свою боевую выучку.
Жаль было самолет. Мне порой казалось, что он — живое существо. С этого дня я стал еще теплее, если можно так сказать, относиться к машине.
Я долго думал о том, как мало у меня опыта и как все молниеносно быстро решается в воздухе.
Мой «Лавочкин» был поставлен на ремонт, а мне дали другой — трехбачный. Я его осмотрел, облазил, проверил. Остался очень доволен. «С самолетом надо обращаться на «вы», уважать его надо» — недаром так говорил инструктор Кальков.
14. О риске и расчетеГабуния прилетел на следующий день. Прилетел с подпаленными бровями и волосами. Первые его слова были:
— Эх, Вано, куда же ты делся в воздухе?
Вот что произошло с Габуния. Он тоже потерял меня из виду. И по неопытности, как и я, не знал толком, что ему надо делать. Вдруг он заметил, что к линии фронта летят несколько «яков». Недолго думая он пристроился к ним и полетел вслед. Он был горяч и самоотвержен; решил, что раз наши к линии фронта летят, значит, его помощь пригодится.
Он рассказывал мне:
— Думаю. — хоть одного фрица, а собью! Бить так бить!.. Очень уж хотелось встретиться с врагом. И досаднее всего, что встретиться не пришлось. Немцы, увидев нас, ушли. А я потерял свой аэродром и сел на чужой с «яками».
— А что у тебя с чубом и бровями? Где тебя прижарило?
Габуния сердито махнул рукой:
— Да это во время запуска. При заправке горючего перелил, пламя в лицо ударило.
— Ничего, злее будешь… Мне тоже досталось. Ты к ним полетел, а они сюда.
И я рассказал ему о налете на аэродром, о встрече с противником.
Командир, хорошо зная Габуния, понял, что мой ведущий допустил нарушение дисциплины не из удали, а поддавшись порыву, свойственному его непосредственному, горячему характеру. Солдатенко долго задушевно говорил с нами обоими о том, что все дается опытом и когда мы пройдем школу настоящих боев, то будем хладнокровнее и рассудительнее. Командир предостерегал, учил нас никогда не отрываться друг от друга.
С тех пор мы с Габуния обо всем сговаривались заранее, на земле, и тщательно налаживали работу радио, чтобы не быть глухими в воздухе. После первой встречи с врагом я понял, что такое расчет и хладнокровие.
Вечером, после возвращения Габуния, в землянке завязался разговор о риске в воздушном бою.
Тема была злободневная. Мы горячо спорили, устанавливая грань между риском и безрассудством. Обстановка часто требует от нас необходимости идти на риск, чтобы не допустить, скажем, превосходящее количество самолетов противника к боевым порядкам наших войск. В этих случаях советский летчик идет на все, жертвует всем, чтобы не дать вражеским самолетам прицельно бомбить советские наземные войска. В такой обстановке риск — это героизм. Летчики — действуют ли они в группе или в паре, — навязывая бой врагу, думают только об одном: не допустить противника к своим войскам. Чем сложнее, чем опаснее обстановка, тем больше оснований для боевого риска.
Но риск должен быть расчетливым, иначе он будет бесцельным. Стремительность несовместима со спешкой. Чем скоротечнее бой, тем быстрее должен быть составлен и выполнен план действий.
