Иван Кожедуб - Неизвестный Кожедуб
Мартовские ночи были еще очень холодные, и наш командир с утра надевал валенки. К полудню солнце припекало, снег таял. На аэродроме голубели весенние лужицы. Солдатенко бегал в валенках прямо по лужам, и брызги летели из-под его ног.
— Товарищ командир, наденьте сапоги, ведь сыро! — говорили ему.
А он до вечера бегал с мокрыми ногами и только отмахивался: «Некогда переобуваться!»
Немец «навещал» нас с воздуха довольно часто. Но это не нарушало боевой жизни аэродрома.
Здесь, во фронтовой обстановке, еще больше вырос авторитет Солдатенко и его заместителя по политической части Мельникова, опытного, боевого летчика. Когда на аэродроме оставался командир, то в воздух обычно поднимался замполит, и наоборот.
Личным примером Мельников показывал, как надо драться с врагом, много беседовал с нами и часто бывал у нас по вечерам в общежитии. В его лице Солдатенко имел замечательного помощника, прекрасного политического вожака.
Заместитель по политической части хорошо знал настроения каждого летчика. У него всегда находилось для нас острое слово, шутка. Прекрасные летные качества подымали его авторитет. Его беседы с нами, можно сказать, действительно доходили до души, заставляли над многим призадуматься.
— Успех выполнения боевого задания зависит от знаний, — часто говорил он, сидя по вечерам у нас в землянке. — Каждый свой полет — и боевой и тренировочный — тщательно анализируй сам. Если допустил ошибку, советуйся со мной, с любым командиром, с товарищем. Главное — не замыкайся, прислушивайся к критике и тогда любую ошибку выправишь. Так должен поступать комсомолец.
Мы сделались серьезнее, вдумчивее. Многие из нас вступили в партию. К этому важнейшему в жизни воина событию готовился и я.
13. В первую встречу с врагомМы стали много и усиленно тренироваться. Я летал в паре с Габуния. На боевые задания летчики вылетали редко. Нас, молодежь, постепенно подготовляли к будущим воздушным боям.
Тяжелый пятибачный самолет — источник моих огорчений. Мне хочется выжать из него максимальную скорость.
У машины хлопочет механик Иванов. Он молод, но опыт у него большой.
Собираюсь в тренировочный полет. Подходит Амелин:
— Ну, как твой аппарат? Бензину занять можно?
— Смейся! Вот сейчас попробую в последний раз — может, что и выжму.
Иванов серьезно говорит Амелину:
— Не шутите, товарищ командир. Отличный аппарат.
Оперативный дежурный сообщает: в паре с Габуния мне приказано вырулить на старт. Нас неожиданно отправляют на дежурство в воздух. Солнце уже стоит низко, и это у гитлеровцев излюбленное время для налета на наши аэродромы. Немцы неизменно летят со стороны солнца, слепящего нас.
Габуния уже вырулил на старт. Солдатенко машет ему флажком: быстрее, мол, взлетай! Габуния взлетел. Командир машет и мне. Даю газ и взлетаю. Мой пятибачный медленно набирает скорость и высоту.
Ведущий делает разворот, и вот он выше меня. Смотрю на прибор скорости и не решаюсь последовать его примеру — скорость недостаточна. И когда я наконец делаю разворот, то теряю из виду Габуния. Пытаюсь связаться с ним по радио — ответа нет. С землей я связи не установил.
Решаю окончательно проверить, какую максимальную скорость может дать моя машина. Набираю высоту тысяча пятьсот метров и начинаю «выжимать» из самолета все, что он может дать. И так увлекаюсь этим, что не отрываю взгляда от прибора скорости, забыв об осмотрительности, об опасности неожиданной атаки врага.
Скорость самолета меня не удовлетворяет. Пристально смотрю на прибор и вдруг вспоминаю, что нахожусь не над учебным аэродромом, что нужно следить за воздухом.
Осмотрительность и еще раз осмотрительность!
Первый взгляд кинул на аэродром — далеко ли улетел, не заблудился ли. Ведь район патрулирования не был еще достаточно изучен мною. Вижу — ниже меня какие-то двухкилевые самолеты пикируют на наш аэродром. Сначала я подумал, что это наши «Петляковы», они тоже двухкилевые. Но вдруг заметил разрывы бомб. Сердце заколотилось: «Противник! Надо его быстрее бить!»
По спине прошла дрожь: их шесть, а я один… Вот оно, начинается настоящее! И мне пришло на память правило, записанное в моем альбоме и заученное еще в школе: «Чтобы внезапно атаковать противника, атакуй со стороны солнца». Я стремительно разворачиваюсь и сверху атакую заднее звено.
Решаю сбить сразу два самолета. Иду на сближение. Нас разделяют пятьсот метро а От нетерпения задыхаюсь. Сейчас собью! Представляю себе: вот я сажусь на аэродром и спокойно, как бывалый летчик, докладываю командиру — сбил двух. Сбегаются ребята. Солдатенко встречает мой самолет, все поздравляют меня, рядового летчика, а я рассказываю о сражении, шучу, и все говорят: «Не успел вылететь, а уже…»
Трудно сказать, что заставило меня вдруг вспомнить правило, которое так часто повторяли нам учителя: «Перед атакой посмотри назад — не атакуют ли тебя сзади самолеты противника». Не успел я повернуть голову влево, как увидел, что ко мне приближается незнакомый самолет. Его кок — так называется на самолете обтекатель втулки винта — бросался в глаза: он был выкрашен в белую краску. Это был «Мессершмитт-109».
Пока я приглядывался к нему — а это была доля секунды, — в воздухе блеснула огненная трасса: «белый кок» открыл огонь.
Послышался треск за бронеспинкой. В кабине запахло гидросмесью. Значит, разбит гидробачок для выпуска шасси. Медлить нельзя. Резко бросив машину в сторону, я очутился в разрывах своей зенитной артиллерии. Мой самолет качнуло на левое крыло — зенитный заряд попал в меня «по-свойски»: части правого крыла не стало. В этот миг мимо пронеслись четыре истребителя противника — «Мессершмитты-109». Они — как это я узнал потом, на земле, откуда за ними следили, — все время находились на высоте трех тысяч метров в стороне от аэродрома, прикрывая действия «Мессершмит-тов-110».
Меня качнуло вправо. Еще один зенитный снаряд попал в левый бок машины, а третий — в хвост. Самолет клюнул носом. Я еле удержал его на высоте пятисот метров.
…Все вражеские самолеты ушли на запад, и за ними погналась взлетевшая с аэродрома двойка «Лавочкиных». Я не мог к ней примкнуть. Куда там! Мой самолет совсем изранен, рулевое управление нарушено. Но обиднее всего, что я так и не сбил ни одного вражеского самолета. Даже не удалось открыть огонь по противнику. Меня душила злоба, я был очень недоволен собой. Действовать надо было решительнее…
Мой самолет еще держался в воздухе. Не спрыгнуть ли с парашютом? Но я быстро отогнал эту мысль, решив во что бы то ни стало посадить машину.
