Тур Хейердал - По следам Адама
Капитан Петерсен не стал чинить мне препятствий, и я получил увольнительную в Лондон. Лейтенант Торп пришел в ужас, когда узнал, что его приятель сидит в тюрьме в Шотландии, и тут же организовал мне встречу со своим отцом. Когда я зачитал министру обороны выдержки из своего дневника, тот огорчился еще сильнее. Он сказал, что «Группе И» действительно отводилась важная роль в планах командования и что, наверное, произошла какая-то ошибка. Он обещал лично разобраться в нашей ситуации. Я, в свою очередь, получил следующие инструкции: спокойно возвращаться и передать товарищам, что нам надо вести себя паиньками до скорого решения вопроса. Я еще не успел покинуть Лондон, когда до меня дошло известие, что колеса завертелись и Байер уже освобожден.
В Сент-Эндрю наша праздная жизнь продолжалась, как и прежде. Прошло целых пять месяцев, прежде чем мы наконец сделали нечто более существенное, чем мытье лестницы и сгребание в кучу листьев. Лежа на койках, мы целыми днями обсуждали, как унизительно ничего не делать, что наше дорогостоящее обучение пропадает впустую, в то время как наши однокашники из летной школы давно уже воюют. Все мы, естественно, знали о подвигах норвежских летчиков и моряков, не говоря уж о героях Сопротивления.
Мы прочитали опубликованное в прессе выступление британского министра иностранных дел Антони Идена, в котором он отдал должное норвежскому торговому флоту, обеспечивавшему транспортировку сорока процентов всего горючего, необходимого союзным армиям. Так почему же нам, профессиональным телеграфистам, не находится применения? Английский адмирал Диккенс во всеуслышание произнес: «Мы понесли тяжелые потери в живой силе и технике. Поэтому не будет преувеличением сказать, что вклад Норвегии бесценен». А мы сидели без дела в шотландской глуши. Даже когда одного из нас послали мыть туалет в казарме инженерных войск, куда мы никогда не ходили, мы все равно не протестовали.
Незадолго до Рождества 1943 года меня вызвали в военную полицию и спросили, остается ли в силе отказ «Группы И» служить в офицерской столовой. Если да, то нам грозило обвинение в мятеже. Но мы остались солидарны с Байером.
Сразу после Нового года на «Группу И» наконец пришел приказ. Всех нас распределили в разные части. Меня, к моей неописуемой радости, направили в роту норвежских горных стрелков, расквартированную в холмах Шотландии. Мои новые товарищи оказались отличными солдатами, а командир, по прозвищу Тарзан, пользовался всеобщим уважением и любовью. Мы много занимались спортом и целыми днями лазили по горам, как заправские альпинисты. Я снова почувствовал себя человеком.
Однажды на утреннем построении нам отдали команду «смирно». Когда Тарзан развернул перед строем какую-то бумагу, я понял, что сейчас произойдет нечто важное. Бумага оказалась постановлением трибунала. Рядовой Хейердал (личный номер 5268) приговаривался к шестидесяти дням заключения с отсрочкой исполнения на год за — тут Тарзан выдержал паузу — за отказ прислуживать в офицерской столовой.
По застывшим рядам прошло легкое шевеление, а некоторые даже позволили себе ухмыльнуться. Тарзан быстро навел порядок, но в уголках его рта тоже играла улыбка.
Мы все получили по году отсрочки, и Верховное Командование постаралось сделать так, чтобы до конца войны мы не имели больше возможности создавать начальству проблемы. Нас снова собрали вместе, но уже под командой не капитана Петерсена, а маленького, жилистого и коренастого лейтенанта-связиста, награжденного норвежскими и английскими орденами. Лейтенант Бьёрн Рорхольт только что вернулся из-за линии фронта и был одним из героев Сопротивления. Мы скоро поняли, что он — беспокойная душа, человек, преисполненный энергии, из тех, кто начинает искать новое дело, едва закончив предыдущее. При первом знакомстве он выразительно нам подмигнул — многие были наслышаны о нашем «подвиге» — и рьяно взялся готовить нас к настоящему делу.
После того, как мы вдоволь повозились с портативными передатчиками и скрытыми антеннами и восстановили свои познания в электронике, нам предоставили несколько дней отпуска. Мы провели его в английских семьях. Однако даже на время отпуска мы получили задание — каждую ночь мы должны были незаметно ускользать из дома и, оставаясь незамеченными, передавать закодированные сообщения, которые принимали наши английские коллеги по всей стране. Что касается женщин, с которыми мы встречались по вечерам в пабах, то тут похвастаться нечем. Особенно мне. Единственное мое уникальное достижение того периода — это то, что за всю войну я не убил ни одного вражеского солдата и не соблазнил ни одной девушки, хотя Рорхольт меня и пытался знакомить. Надо сказать, то, что я появлялся в обществе офицера и орденоносца, производило определенное впечатление на представительниц прекрасного пола, даже несмотря на мои скромные погоны. Кажется, многие из них подозревали, что я нарочно, с какой-то тайной целью, переодеваюсь солдатом.
А потом нас послали учиться прыгать с парашютом.
Нам всем было жутко страшно, когда нас выстроили перед самолетом, и лейтенант Рорхольт сообщил, что решение прыгать или не прыгать нам предстоит принять самостоятельно, а приказывать нам никто не имеет права.
У одного хватило духу признаться, что он не сможет себя пересилить. Как я им восхищался, когда он вышел из строя!
Никогда не забуду того ощущения, которое испытываешь, сидя в самолете рядом с люком и ожидая команды к прыжку. Парашюты были маленькие, а для того, чтобы мы быстрее спускались под вражеским огнем, в куполах были проделаны отверстия. После того, как мы вываливались из самолета, и до того момента, когда открывался парашют, в ушах стоял жуткий гул, от которого можно было сойти с ума. Зато когда он все-таки открывался, на смену страху приходило совершенно волшебное чувство, словно сам Господь Бог подставлял тебе руку. Иногда в такие моменты мне казалось, будто в прошлой жизни я был птицей. Правда, эта иллюзия заканчивалась, как только земля стремительно подскакивала под пятки и я грохался об нее с такой силой, словно выпал с третьего этажа.
Теперь мы прыгали с пугающей частотой. Однажды нам предстояло приземлиться на площадку, которую отмечали в темноте только три горящие свечи. Многие тогда сильно ушиблись, потому что не видели землю и не успели вовремя сгруппироваться. Я приземлился удачно благодаря тому, что еще в самолете зажмурился и открыл глаза, только когда вокруг было темно. Но вообще-то, самое трудное — это наземная подготовка к прыжку. Посудите сами: надо выпрыгнуть из окна высокой башни, а единственная страховка — это веревка, одним концом привязанная к вам, а вторым — к оси установленного на крыше пропеллера. Теоретически, по мере того как веревка начнет разматываться, пропеллер начнет вращаться и замедлит падение. Но что-то покажет практика? К счастью, все обошлось.
