Анна Баркова - Восемь глав безумия. Проза. Дневники
— Слава богу! Не вершин! — сердито шепнула я моему безмолвному, очень бледному черту.
— За этими пределами, — подчеркнули граждане резко, — для нас ничего нет.
— А смерть? Вас не возмущает факт смерти? Вас не соблазняет идея вечности и бессмертия? Вас не терзает мечта о постижении последней тайны создания, о каком-то Великом Начале, из которого все возникло и к которому все возвратится?
— Это мистика. Это недоказуемо и не нужно.
— И вы так-таки довольны своим земным бытием, декоративным искусством и декретами, запрещающими познание?
— Вполне довольны.
— Хорошо, что все-таки не все у вас довольны. Остались все-таки живые умы и живые сердца даже среди вашей китайщины… Вернемся, однако, к прежней теме об искусстве. Ваши предшественники, жившие задолго до вашей эры, требовали идейного искусства.
— В те времена, очевидно, это диктовалось необходимостью. Империализм и коммунизм ожесточенно боролись между собой. И те, и другие искали идеологической поддержки в искусстве и в науке. У нас надобность в этом миновала.
И они снова задолбили:
— Радующие глаз яркие краски… декоративность… Радующий глаз яркий балет.
— Обыденная чернота межпланетного пространства, — подсказала я.
Граждане единогласно пожали плечами, их одинаковые глаза выразили одинаковое сожаление:
— У вас избыток индивидуалина.
Я злорадно крикнула:
— Не только у меня. Кое у кого и из ваших он имеется. И все-таки справиться вы с ним не можете. Эта «частная проблема» очень беспокоит вас. Надеюсь, что она когда-нибудь взорвет ваш мир и рассеет его в обыденной черноте межпланетного пространства.
Черт, еще более побледневший, не проронивший ни слова за все время моего собеседования с гражданами «второго варианта», спросил меня:
— Хватит?
— Нет! Постойте! Еще один частный вопрос. Когда-то ратовали за освобождение, за независимость и полный суверенитет даже самой крохотной угнетенной страны в Африке и в Азии. В каком положении теперь эти страны?
Граждане, все как один, приняли серьезную мину:
— О, это была затяжная борьба. Борьба кровопролитнейшая, к большому сожалению. Когда коммунизм победил во всех крупных странах, эти группки дикарей начали с остервенением драться за свои обычаи, за своих божков, за свои привычки и жизненный обиход, не допустимые при коммунистическом строе. Они цеплялись за свою национальную дребедень, они не хотели сливаться с цивилизованным передовым человечеством. Победивший коммунизм, ясное дело, не мог позволить этого…
— …индивидуалина, — подсказала я.
— Да. Этого гнетущего невежества, этой тупой племенной ограниченности, этой косной приверженности к родовым — чисто инстинктивным — нравам, порядкам и нормам поведения. Долго и терпеливо мы доказывали этим жалким народцам необходимость подчиниться непреложным законам развития человеческого общества, долго объясняли им все положительные стороны новых форм социального бытия. Уговоры и широкая агитация не привели ни к чему. Пролетарского интернационализма эти отсталые племена понять не могли, хотя некоторой степени промышленного развития они уже достигли. Они вопили о своих интересах, о каком-то невероятно важном значении в истории человечества их ничего ценного не представляющих местных убогих культур. Они вопили о каком-то вкладе в цивилизацию, который им помешали внести колонизаторы, а теперь мешаем мы. Это была смехотворная и неприятная буча.
— Надеюсь, что вы им вправили мозги с помощью военной силы.
— Пришлось. Нужно признаться, что их осталось очень-очень немного. Оставшиеся слились с нами и стали счастливыми гражданами нового мира.
— Понятно!
И я скомандовала моему спутнику:
— Теперь довольно. Вполне. Теперь, пожалуй, я смогу приветствовать атомную гибель.
VIIIСнова мы сидели в домике рыболова. Снова он пил коньяк, рюмку за рюмкой, с очень мрачным, сосредоточенным видом. А я молчала, удрученная всем увиденным и услышанным в течение каких-нибудь пяти часов. К рыболову я пришла в три часа дня, сейчас было начало девятого вечера.
Наконец я робко спросила:
— Неужели никакого третьего варианта, кроме атомной катастрофы?
Рыболов молчал. А у меня возникла некая новая обнадеживающая мысль:
— А бледный человек, с которым я спорила в демократическом варианте, не прав ли отчасти? Может быть, только отрицание является созидательной силой, только гневное «нет» всему существующему. Как только сказал «да» — все кончено… И, конечно, правы эти преступники, обуянные индивидуалином. Они тоже говорят «нет».
— Голубушка, люди говорят «нет» во имя какого-то «да», не так ли?
— Вы ошибаетесь. Я просто говорю «нет», а «да» я не знаю, и никто его не знает… Разве только Господь Бог и вы. Но вам угодно держать это «да» в секрете. Слушайте, откройте секрет. Я готова обречь себя на какие угодно вечные мучения, только бы спасти мир… от двух вариантов и от атомной гибели. Но как спасти, я не знаю. Откройте секрет и забирайте мою душу.
Рыболов улыбнулся насмешливо и сострадательно:
— Вы взяли свою судьбу в свои руки. Вы отреклись от нас.
Я взбеленилась:
— Это, наконец, смешно. Вы долбите одно и то же, как эти дураки второго варианта. Неужели вы оба рассердились на человечество? Такое детское упрямство недостойно ни вас, ни того, Другого. Ну, мы ошиблись, заблудились, — наведите нас на истинный путь… Знаете, что я начинаю думать?
— Что?
— Никакого секрета вы не знаете, изменить что-либо в мире вы бессильны. Значит, мы правы, признав вас несуществующими. Не мочь — это значит не существовать.
— Ого! А вы можете что-нибудь?
Я осеклась:
— Ничего не могу.
— Вы существуете?
— Не знаю. Иногда кажется, что нет.
— По крайней мере, вы не пугаетесь крайних выводов, — буркнул рыболов.
— Я хочу реальности и действия!
— А разве действовать — значит быть реальным? Ни мысль, ни действие не дадут вам реального бытия.
— А что же?
— Вот вам загадка. Над ее разрешением стоит поломать голову. Попробуйте. Узнаете разгадку, поймете и наш секрет. А сейчас займемся вновь вашими историческими сновидениями… Хотите еще показ?
— Какой?
— Свидание с глазу на глаз двух крупных деятелей противоположных лагерей.
— С глазу на глаз? Без переводчика? Это почти невозможно.
— Почему? Деятель буржуазно-демократического лагеря владеет русским языком и выражается куда изящнее и литературнее, чем ваш… русский.
— Хорошо. Валяйте. Посмотрим, что даст ваша последняя постановка…
