Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)
Старик помолчал несколько секунд, и лицо его словно закаменело в гримасе боли.
— Что-ж, видно, силы были подорваны, — словно справившись с самим собой, продолжал он. — Доктор так и говорил: исчерпаны запасные силы организма. Нечем бороться с болезнью. Так и погиб…
Я молча пожал его руку.
— Ну, что-ж, Божья воля, — тихо сказал старик. — А о Николае Александровиче, начальнике отряда на Романовке, вы ничего не слыхали?
— В тюрьму новости не доходили. А что с ним?
— Едва, едва на тот свет не попал.
— Как это?
— Под суд попал… Ба! Да вот и Ларочка. Она лучше меня эту историю знает… Это еще без меня было.
Навстречу нам действительно шла помощница Владимира Иваныча по работе с девочками, студентка Лариса.
— Вы, Борис Лукьяныч? — радостно воскликнула она. — На свободе уже? Трудновато пришлось вам в тюрьме?
— Пустяки! Скауты в огне не тонут и в воде не горят. Расскажите лучше, Лариса, что там с Николаем Александровичем вышло?
Лицо девушки сделалось серьезным.
— Что вышло? Да едва не погиб наш друг Багреев. Если-б не депутация рабочих со слободки Романовки — не быть бы ему живым.
— А в чем его обвиняли?
— В получении взяток и вымогательстве.
— Не может быть? — поразился я. — Не похоже это на Николая Александровича. Да и он так скромно жил…
— Я тоже не поверила бы, да на суде Багреев сам признался. И даже открыто, без всякого давления.
— Сам признал?
— Да, он так и сказал. Его спрашивает председатель суда: «Брали взятки»? — «Брал», отвечает. «Значит, признаете себя виновным?» А он этак спокойно и холодно: «Признаю»… Публика, знаете, так и ахнула. Мы все так и замерли… Господи, думаем, — губит себя Николай Александрович. Ведь под расстрел попадет…
— А как же это вышло? Зачем ему это надо было?
Для других
— А он в заключительном слове прямо сказал об этом. Ах, как это было сильно сказано! — восторженно воскликнула девушка. — Когда он говорил, так, знаете, зал притих, как… ну, как во сне… А он, вот, так выпрямился во весь рост и гордо и спокойно начал:
«По законам я — преступник. Но совесть у меня чиста, и оправдываться я не собираюсь. Через мои руки проходила вся продажа нашего богатства за-границу. Через наше агентство все шло — начиная с реквизированных роялей, кончая хлебом. И это в то время, когда народ умирает с голоду. Так вот, с этих иностранных капитанов, которые грузились втайне, ночью, чтобы никто не видел, я и брал взятки за ускорение операций. Неужели перед этими скупщиками награбленного я буду считать себя морально виноватым? Куда шли деньги, спросили вы меня, товарищ председатель? А это пусть скажет слободка Романовка, пусть скажут ребята, которым я помогал. Они знают, что все эти деньги я отдал голодным и больным…»
— И вы знаете, — волнуясь, продолжала Лариса и глаза ее блестели, — так, когда он замолчал, вдруг как грохнули аплодисменты — так все и растерялись. А это в зале много рабочих со слободки было, и спортсменов и нас, скаутов — порядочно. Ведь вы знаете, как Багреева все любят. Скандал вышел. Помилуйте — преступнику аплодируют. Ох, и злые же рожи были у судей!
А потом, через несколько минут выносят приговор: расстрел… Все так и ахнули…
— Так как же все-таки Николай Александрович вывернулся?
— Эту историю уже я подробнее Ларочки знаю, — сказал старик. — После этого приговора на Романовке волнение поднялось. Митинг собрался. Мне потом рассказывали рабочие. Здорово настроение накалилось.
«Что-ж, кричали, парень наших детей подкармливал… Сколько лет его знаем!.. Свой человек! Как хлеб вывозить из голодной страны — так можно, а как детишек наших кормить, так — пуля? А еще пролетарский суд называется.» Словом, страсти разыгрались. Депутацию выбрали и в Исполком. Там крутили, крутили, успокаивали, успокаивали, но все-таки, знаете, неудобно — рабочая окраина требует — нельзя не считаться…
— Значит, смягчили?
— Смягчили. Десятью годами заключение заменили…
— Бедняга, — вздохнула девушка. — 10 лет… Подумать только!
— Ничего, — сочувственно положил ей на плечо руку старый начальник. — Теперь ведь жизнь путанная. Не просидит наш друг 10 лет. Я уверен, что года через 3 он будет уже на воле. Вот, дядя Боб только половину ведь отсидел. А ведь его ЧК судила. Это много хуже, чем суд. Ничего, Бог даст, скоро увидим его… и живого. Это только мертвые не встают, — тихо закончил старик, и лицо его выразило мучительную душевную боль.
Ларочка прижалась лицом к его плечу, и мы замолчали…
«Обезьянье средство»
Как-то поздно ночью я проснулся весь в поту. Голова гудела и пульс бился лихорадочным темпом.
— Что за черт, — подумал я. — Неужели я всерьез заболел?
К утру стало хуже. Брат мне поставил термометр, и когда я взглянул на него, мне показалось, что я в бреду: столбик ртути стоял выше ста градусов. Я протер глаза. Что за чепуха?
— Ваня, Ваня, — позвал я.
Брат подошел к кровати.
— Слушай, братик, кто это с ума слез: я или термометр?
Брат посмотрел на термометр и засмеялся.
— Ты, ты, конечно. Тут, брат, градусы по Фаренгейту. Я, вот, сейчас переведу на Цельсия.
Через минуту он подошел ко мне с озабоченным лицом.
— Н-да… Неважно твое дело.
— А сколько набежало?
— Да за 40…
— Пожалуй — тиф.
— Да ведь ты уже болел?
— Ну так то — сыпным и брюшным. А теперь, значит, для полного комплекта и возвратный в меня влез.
Мы шутили, но, к сожалению, штука оказалась правдой. Пришедший днем врач определил, действительно, возвратный тиф.
Через несколько дней, благодаря хлопотам американцев, я был помещен в городскую больницу.
Болезнь шла, не затухая… Тиф во мне чувствовал себя, как дома, и не поддавался лечению.
Как-то вечером ко мне подсел старик-профессор.
— Крепкий вы человек, т. Солоневич, — вкрадчиво начал он. — Вам, знаете-ли, нужно бы испытать более сильные методы лечения, а то и так вы в неделю 3 кило весу потеряли…
— Да я и не прочь. А разве у вас есть что-либо покрепче?
— Есть-то есть, — как-то не очень решительно ответил он. — Мы недавно получили, но, вот, без санкции пациента мы не можем…
— Если дело только за этим, профессор, то я вам и руками, и ногами даю санкцию. У меня машина крепкая. Бог даст, выздоровею, даже вопреки вашему лечению.
— Так вы согласны?
— Совершенно единогласно.
С большой тщательностью мне было сделано обильное внутривенное вливание какого-то средства, и, к общему удивлению и радости, через несколько часов кривая температуры стала падать и дня через два я чувствовал себя здоровым, хотя и очень слабым.
