Марианна Гончарова - Моя веселая Англия (сборник)
И наши туда же. Один, деятель культуры (вот кого надо посылать скважины нефтяные бурить, землю обрабатывать, мусорные стихийные свалки убирать, цемент на стройках подносить, что он тут делает, палочки в листочках ставит, специалист), уже кряхтит уверенно, тянется лапой кнопку душить. Во-первых, неформат, неформа-а-ат! И потом девочка же, когда выскочила, перепугала всех насмерть. Вон у замдиректора культпросвета (ой, то есть колледжа культуры, простите) икотка от страха началась, не унять. Сидит подпрыгивает.
Но кто-то там в жюри один, молодой такой, еще без опыта, хвать за руку этого, ну нефтепромышленника, и примиряюще как-то ему головой, мол, а не посмотреть ли нам, что дальше будет...
Линка уже прямо задыхается и читает дальше:
Впрочем, что я? Он пишет:
«Прощай, дорогая,
слез жемчужных не трать —
лучше бусы из них нанижи.
Но верни мое сердце,
чтоб радостно шел на врага я,
и, как ладанку в бой,
мне сердечко свое одолжи.
Ну чего – в жюри же тоже люди сидят. Слушают, удивляются сами себе. Вроде и прекратить надо это все, а послушать дальше хочется. Женщины как-то приуныли совсем. Загрустили.
Так он весело, лихо, красиво
бумагу марает!
Этот странный старинный костюм
я примерить должна.
Мне к лицу и трико, и колет,
а жабо натирает,
мне идет этот слог, и размер,
только рифма тесна...
Ну же! Лихо, легко и отвесно
как в воду вонзиться,
и свободней, свободнее,
с радостью в каждом персте.
И уже не лицо мое —
облик иной отразится
в этом дьявольском зеркале,
белом бумажном листе.
Мертвый лорд подбирает на лютне
мотивчик веселый.
Триста лет его нет, а гляди,
все такой же – шальной...
И однажды одетая мальчиком
вскрикнет Виола...
Что-то такое произошло, как-то расширилось развернулось пространство, затих зал. Жюри так вообще ополоумело: что-то неподвластное их контролю происходит, а они не в курсе вообще. Тишина мертвая. И только слышно прерывистое дыхание девочки в микрофон... Даже оператор очнулся и свет лишний слепящий медленно, незаметно убрал на сцене, сделал помягче. И мы все увидели то, что видела в тот момент Виола: таинственная прозрачная тень, силуэт мальчика в берете с пером и со шпагой в руке. А может, нам и показалось, но Линка-Виола вдруг охнула и робко с надеждой спросила, тихо-тихо:
«Это ты, Себастьян? Ты воскрес и вернулся за мной?!»
И все. Застыла и смотрела, смотрела, смотрела... Как последний раз. Как будто хотела получше запомнить. Ну чтоб навсегда. И глаза у нее были... Такие... Словом, поняли все, что силуэт мальчика – влюбленного лорда – подал знак, и все – растворился. Ну и были в зале некоторые женщины и даже один мужчина достойный (Линочкин дедушка, если по секрету), которые неожиданно для себя вдруг заплакали.
А эта простодушная Аделаида Игоревна – ну она ж пьющая! Открытая душа, говорила же вам! – вдруг прямо во включенный микрофон, у них там в жюри на столе, как зашипит:
– Ёоооо... Ну ни фига се девочка... И шо? И шо теперь делать будем?! Как теперь, ы?!
И так она это сказала, Аделаида Игоревна, большая, в костюме скрипучем бордовом синтетическом с искрой, сказала с такой глухой тоской, как будто все потеряно уже. И остальные в жюри репами завертели растерянно, заозирались, от неожиданности подумали, наверное, что им вообще предложили сейчас стиль жизни поменять: идти, например, честь дамы отстаивать или подвиги совершать, ну хотя бы трудовые. Или, на худой конец, краны в доме починить, ремонт сделать, ну хоть косметический, да? нет? и вообще – работу найти посерьезнее, мужскую работу! Затосковали, сидят, как куры на скамейке. Потом – ничего. Пришли в себя быстро. Им как раз кофе подали. А тут уже и дальше чтецы пошли. Без фокусов: байки («жидок-шинкар одного разу...»), потом Павло Глазовый, опять же Тараса нашего Григорьевича не обидели, вспомнили.
Линка заняла тогда второе место. Аделаида Игоревна объяснила, что было бы и первое, и даже Гран-при было бы, но стихи-то не на государственном языке. Кто ж это такие выбирал-то? Куда ж педагоги смотрели?! Надо ж было, чтоб про садок вышневый, например, тогда бы да. А так – нет. Так что...
А Линка счастлива была. Досадовала только из-за того, что Марина не написала эти стихи на английском. На английском, говорила Лина, это было бы еще верней...
