Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

6 декабря Черчилль поделился с палатой своими мыслями по этому поводу в речи, которая ознаменовала очередную веху на пути к единству Европы и обозначила роль Британии в этом пути. Черчилль сообщил палате, что представляет «европейскую армию, в которую входит немецкая армия, согласованной численности и силы, [которая] встанет бок о бок с британской и американской армиями единым оборонительным фронтом. В конечном счете именно от этого зависит выживание или гибель свободного мира». Следующая фраза прозвучала по меньшей мере парадоксально из уст человека, который почти двадцать лет боролся за единую Европу: «Что касается Британии, мы не предлагаем входить в европейскую армию, но мы уже присоединились к ней. Наши солдаты на местах». Что до будущего европейского экономического союза, Британия будет одновременно в нем и вне его. В этом не было противоречия. В отличие от де Голля, который был предан одной Франции, Черчилль был предан в первую очередь Британии. Так было всегда. Он закончил свою речь, объявив, что движение к ЕОС (обсуждения, в которых отказался участвовать Эттли) «вдохновляющий шаг». Окончательное решение о роли Британии, сказал Черчилль, будет принято после того, как ЕОС примет окончательную форму [2398].

Но ЕОС так и не приняла окончательную форму. Спустя несколько недель Черчилль высмеял ЕОС во время личной встречи с Трумэном и Ачесоном. Переговоры по ЕОС тянулись до 1954 года, когда Франция, потерпевшая поражение в войне в Индокитае, отказалась от участия в ЕОС. Но к тому времени Германия перевооружилась, и НАТО – включая Грецию и Турцию – приняло командную структуру, которую представлял себе Эйзенхауэр, и сформировало оборонительный кордон для Западной Европы, в основном финансируемый и укомплектованный американскими родственниками Черчилля; именно этого Черчилль добивался с 1945 года.

К концу 1951 года Черчилль выполнил задачи, связанные с политической и экономической составляющими Европейского союза. В феврале 1949 года в Брюсселе на заседании Европейского совета министров Черчилль сказал, что их и его обязанность вернуться в свои страны и убедить главы правительств в необходимости единой Европы: «Мы даже можем при помощи активного, просвещенного и доминирующего общественного мнения обеспечить их топливом, необходимым для преодоления этого пути, и электрической искрой, чтобы привести все в движение». Теперь все пришло в движение [2399].

Ускорились работы по созданию собственного ядерного оружия, еще одной составляющей европейской оборонной стратегии Черчилля. Выступая 6 декабря, Черчилль обрисовал суть этой стратегии. Узнав после вступления в должность, что правительство Эттли работало над созданием атомной бомбы, Черчилль пообещал довести работу до конца. Поступая так, предупредил он палату, «мы увеличиваем количество сдерживающих войну факторов, но одновременно, в случае войны, это может привести к тому, что на нас придется основной удар». Русские, узнав о размещении американских ядерных бомбардировщиков в Восточной Англии, назвали Британию «авианосцем». Британия, следовательно, была главной мишенью. Но Черчилль добавил: «Мы не будем уклоняться от обязанностей, которые приняла на себя Британия» [2400].

Имея в своем распоряжении атомную бомбу, он мог двигаться к цели, которую считал кульминацией своей карьеры: встреча на высшем уровне американского президента, его и Иосифа Сталина, которая принесет мир всему миру. Он все еще верил, что благородные люди держат слово. Он поразил одного из своих личных секретарей, заявив, что Сталин никогда не нарушал слово. Сталин, конечно, нарушил слово, что привело к нынешнему состоянию дел в мире. Черчилль-романтик взял верх над Черчиллем-политиком и отмахнулся от Черчилля-историка.

В начале ноября, вновь напомнив об опасности, которую представляет собой ядерный мир, он сказал палате: «Но наша огромная надежда в области внешней политики, безусловно, положить конец так называемой холодной войной путем переговоров на высшем уровне с позиции силы, а не слабости». Затем он зачитал палате письмо, отправленное им Сталину в 1945 году, в котором он предупреждал, каким опасным будет мир, если на одной стороне выстроятся коммунисты, а на другой стороне англоговорящие народы и их союзники. «Совершенно очевидно, – сказал он Сталину, – что конфликт разорвет мир на части и всем нам, руководителям обеих сторон, которые ничего не сделали, чтобы предотвратить это, будет стыдно перед историей». Это сбылось, сказал он палате, «с ужасающей точностью». Таким образом, встреча на высшем уровне, по мнению Черчилля, была единственным способом предотвратить катастрофу Третьей мировой войны. Он считал, что только англо-американская сплоченность может заставить русских сесть за стол переговоров. Как он объяснил президенту Трумэну, Кремль боится крепкой дружбы Англии с Америкой и попытается вбить клин между англичанами и американцами. Но если советские власти будут бояться непоколебимого западного союза, они могут решить, что выгоднее дружить с Западом, а не враждовать. В 1942 году он сказал американцам: «Когда мы вместе, для нас нет ничего невозможного, когда мы будем разобщены, все пойдет прахом». Он по-прежнему в это верил [2401].

В последний день 1951 года Черчилль со свитой, включая Колвилла, лорда Морана, Мопса Исмея, Дики Маунтбеттена и Профессора, опять, как в конце войны, отправился в Соединенные Штаты на борту лайнера «Королева Мария». В полночь они собрались в каюте Черчилля, чтобы поднять бокалы с шампанским и спеть «Старое доброе время». Месяц назад Черчиллю исполнилось 77 лет. Боб Бутби, который лишился должности в 1940 году за якобы финансовые нарушения, обедал с ним в том месяце, после того как Старик попросил Бутби возглавить британскую делегацию на переговорах по вопросу единой Европы. Этот великодушный поступок возродил карьеру Бутби. Бутби был старым, но неискренним другом Черчилля, и он так и не простил Старика за то, что тот не встал на его защиту в 1940 году. Но в одном Бутби разделял мнение многих коллег Черчилля. Бутби сказал Гарольду Николсону, что Черчилль становится «очень, чрезвычайно, катастрофически старым». Государственный секретарь Дин Ачесон позже написал, что во время встреч в Вашингтоне Черчилль был «по-прежнему внушительным и великолепным», но отметил, что «старый лев, похоже, слабеет» [2402].

Позже Ачесон написал, что французы, казалось, всегда приезжали в Вашингтон с требованиями, в то время как американская пресса считала, что так же поступали британцы, якобы высокомерно относившиеся к американским лидерам. Но Ачесон понимал, что британцы с Черчиллем приехали только для того, чтобы установить дружеские отношения. В третий раз выступая в конгрессе Соединенных Штатов, беспрецедентная честь для главы иностранного государства, Черчилль дал понять, что приехал не для того, чтобы «просить денег, а чтобы сделать жизнь в Британии более удобной и более спокойной». Он приехал заверить, что поддерживает американскую политику в Азии, на Ближнем Востоке и в Европе. Отчасти обращаясь к Кремлю, он сказал, как говорил уже много раз с 1945 года, что Британии ничего не было нужно от России. Раньше он постоянно называл коммунистов и коммунизм пагубным и вероломным, но не в этот раз. Он не стал называть коммунистов «безбожниками» и «атеистами», как это любили делать высокопоставленные американцы. Собственно, эти слова не появлялись ни в одном из его публичных выступлений с 1940 по 1961 год. Он боролся не за христианское вероучение, а за свободу. Он закончил речь, процитировав любимого Бисмарка: «Бисмарк как-то сказал, что важнейшим фактом XIX века является то, что Англия и Соединенные Штаты говорят на одном языке. Давайте сделаем так, чтобы величайшим фактом ХХ века было то, что они идут одним путем» [2403].