Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям
Таким образом, в первую неделю кампании Эттли уступил требованию Мосаддыка, чтобы британцы покинули Абадан. Мосаддык, известный тем, что мог заплакать на публике и имел обыкновение падать в обморок, на самом деле разбрасывался пустыми угрозами. И Эттли уступил, позволив Черчиллю сказать во время выступления в Ливерпуле, что Британия «бежала с поля боя» и «была изгнана» из Ирана после «пятидесятилетней деятельности по управлению предприятиями». И добавил: «Господин Моррисон, министр иностранных дел, и его партийные соратники, несомненно, надеются прикрыть свои неудачи, сказав, что тори хотят войны, а они за мир любой ценой» [2386].
Действительно, основу стратегии лейбористов составляло стремление выставить тори поджигателями войны, и в первую очередь Черчилля. Оружием лейбористов в борьбе на выборах были не достоинства социализма, написал в дневнике Макмиллан, а страх – страх перед безработицей, снижением доходов, отменой социальных льгот и, самое главное, страх перед войной. В первую неделю кампании социалистическая Daily Mirror (4 миллиона экземпляров) задала вопрос в попытке лишний раз внушить читателям, что Черчилль является поджигателем войны: «Чей палец хотели бы вы видеть на спусковом крючке, Черчилля или Эттли?» Черчилль подчеркнул, что палец может быть американский или русский, но никак не британский, поскольку у Британии нет атомной бомбы и «ее влияние в мире уже не то, что было раньше». Все знали, что так и есть, и все спрашивали, как Черчилль собирается вернуть это влияние. С помощью войны, отвечали лейбористы [2387].
Что касалось внутренней политики, Черчилль дал возможность фактам говорить за себя. Он уже много месяцев излагал свои доводы, эмоционально, но практически без преувеличения. Бедственное положение Британии было сложно преувеличить. Страна приближалась к финансовому краху. Лейбористы установили самые высокие налоги в свободном мире. В течение четвертого квартала 1951 года Британия теряла золотовалютные и долларовые резервы так стремительно, как еще не случалось за всю ее историю. С такими темпами резервы были бы исчерпаны примерно в середине 1952 года. Из-за Иранского кризиса была высока вероятность, что нефть в будущем придется закупать в американских долларах, то есть предстояло использовать оставшиеся британские резервы в размере 300 миллионов долларов. С окончания войны фунт обесценился на треть. На протяжении шести лет росла инфляция, а теперь ее рост стал стремительным, когда правительство Эттли приступило к перевооружению (Черчилль был согласен с этой политикой). Сейчас, учитывая, что Америки второй год тратила огромные суммы на перевооружение, во всем мире взлетели цены на товары, и британские финансы вышли из-под контроля. Британия по-прежнему была богатой страной, занимая второе место в мире, следуя за США с большим отрывом, удерживаясь на этом месте по той простой причине, что Франция, Германия и Япония только начинали восстанавливать разрушенную войной экономику. В то время Черчилль не мог знать, что в течение нескольких месяцев инфляция, достигшая в том году своего пика (12,5 процента), начнет снижаться по мере того, как в крупнейших экономиках мира установится новый порядок. Американская новая экономическая модель, основанная на постоянном увеличении расходов на оборону и потребительских расходов, вскоре начнет вытягивать Великобританию из экономического болота, как прилив поднимает все лодки. Этот процесс не зависел ни от Эттли, ни от Черчилля [2388].
Говоря о внутренней политике во время предвыборной кампании, Черчилль предпочитал обходиться метафорами. Он практически не раскрывал британцам конкретных деталей планов тори в области экономики. Как он сказал Морану: «Мы хотим дать людям маяк, а не витрину». Во время выступления по радио он заявил: «Разница между нашими и социалистическими взглядами на жизнь – это разница между лестницей и очередью. Мы за лестницу. И пусть люди изо всех сил стараются забраться наверх. Они за очередь. И пусть каждый остается на месте, пока не придет его черед». Он туманно пообещал замедлить национализацию сталелитейной и угольной промышленности. Тем не менее он дал два конкретных обещания, которые, по его настоянию, были включены в манифест консерваторов. Он обещал построить 300 тысяч домов, и, уловив настроение общественности, предложил обложить налогом сверхприбыль корпораций. Британия перевооружалась, и в случае победы на выборах он собирался еще активнее проводить перевооружение. Прибыль получали на фондовых биржах и в залах заседаний, простой человек не принимал в этом участие. Черчилль знал, как сыграть на чувстве страха. Не в состоянии удержаться от выпада в адрес Бивена, он сказал, выступая в Вудфорде: «Очевидно, что голосование за социализм Бивена, какими бы ни были его намерения, – это голосование, увеличивающее опасность мировой катастрофы». Возврат к власти социалистов, сказал он, нанесет «ощутимый удар по нашим надеждам избежать третьей мировой войны» [2389].
Несколько кандидатов от тори и либералов договорились не конкурировать друг с другом в избирательных округах, где разделение голосов могло привести к победе лейбористов. Одним из таких округов был Хаддерсфилд, в котором леди Вайолет Бонем-Картер – дочь выдающегося премьер-министра Г.Г. Асквита – выдвинула свою кандидатуру от Либеральной партии. Она познакомилась с Черчиллем на званом обеде в 1906 году, когда ей было 19 лет, а ему 32 года, и они сразу стали лучшими друзьями. Позже она написала, что Черчилль «показался мне абсолютно не похожим на молодых людей, которых я до этого встречала». Сначала Черчилль, похоже, не обратил на нее внимания, а когда заметил, то спросил, сколько ей лет. Она ответила. «А мне, – чуть ли не с отчаянием сказал он, – уже тридцать два. О, это безжалостное время! Проклятая смерть! Какой короткий период времени отведен нам для всего, что мы должны в него втиснуть». Затем последовал длинный монолог о тщетности бытия и бесплодности человеческих стремлений, и в завершение он заявил: «Все мы черви, но мне хочется верить, что я светлячок!» К концу обеда Бонем-Картер уже не сомневалась в этом, «и мое суждение останется непоколебимым на протяжении последующих лет». Теперь, выступая в Хаддерсфилде от ее имени, Черчилль напомнил, что был двадцать лет либералом, о службе под началом Асквита, о своей роли в обеспечении страхования по безработице и назначении пенсий по старости. Он сказал: «В американской Декларации независимости говорится, что все люди созданы равными»; британская социалистическая партия говорит, что «все люди должны оставаться равными. Сейчас самое время покончить с этими глупостями» [2390].
Выступая в Плимуте от имени Рэндольфа за два дня до голосования, он назвал обвинения лейбористов и коммунистов в подстрекательстве к войне «ужасными и несправедливыми».
«Это не соответствует истине. Единственная причина, по которой я остаюсь в данный момент в общественной жизни, в том, что прав я или не прав, но я искренне верю, что могу внести важный вклад в предотвращение третьей мировой войны и приближение прочного мира, которого горячо желают люди всех рас во всех странах. Я действительно молю о том, чтобы мне представилась эта возможность. Это последний приз, который я хочу выиграть» [2391].
Макс Бивербрук ожидал перевеса в пользу консерваторов по меньшей мере в сто мест. Макс был хорошо информирован, но не всегда точно, что подтверждает погрешность его прогнозов в двух последних выборах. Моран советовал Черчиллю не слишком рассчитывать на радужные перспективы, нарисованные Максом. Черчилль возразил, что газеты Макса читают миллионы и он, «должно быть, знает, о чем говорит». Моран написал в дневнике, что Макс, возможно, и прав, но тори обеспокоены, и не только предстоящими результатами выборов, но и возрастом Черчилля и его склонностью не задавать вопросов и не слушать советов. Черчилль сказал Макмиллану, что рассчитывает на перевес в 90 мест, но что его устроит и 50. Макмиллан узнал от Брэндена Брекена, что в случае победы Старик планировал оставаться на посту всего год, максимум полтора года. Черчилль помянул о запланированной отставке во время одного из предвыборных выступлений, сказав, что «господин Иден подхватит факел демократии тори, когда он выпадет из других, более старых рук». Иден, несмотря на болезнь, был готов подхватить факел и уже протянул руку [2392].
