Лео Яковлев - Товарищ Сталин: роман с охранительными ведомствами Его Императорского Величества
Что касается товарища Кобы, то он в Питере отсиживался на квартире большевика Полетаева, пользовавшегося неприкосновенностью как депутат Государственной Думы, а когда 22 апреля (в день выхода первого номера «Правды»), вышел погулять, то сразу же был арестован (за месяц до ареста Ф.Ф. Раскольникова) прямо на улице.
В это время в охранительных кругах Империи, вероятно, поняли, что они переоценили товарища Кобу и что он не занимает серьезного места в большевистской иерархии. Возможно, этому прозрению содействовали перехваченные охранкой письма различных большевиков, содержавших информацию о том, кто есть ху в партии. Вот одно из таких писем: Н.К. Крупская – Г.К. Орджоникидзе: «Получила письмо от Ивановича, развивает свою точку зрения на положение дел, адрес обещает дать через месяц. Видно, что страшно оторван от всего, точно с неба свалился. Если бы не это, его письмо могло бы произвести гнетущее впечатление» (9 февраля 1912 г.).
Кроме того, на службе у охранки к этому времени уже состояло довольно много пламенных революционеров из числа большевиков и среди них одна из ярчайших звезд большевистского движения – Роман Малиновский, к которому товарищ Коба весьма напористо лез в друзья, что, ежу понятно, могло быть чревато осложнениями, вплоть до потери ценнейшего агента. По-видимому, такой знаток всех тонкостей политического сыска, как А.М. Еремин, учитывая все эти обстоятельства, пришел к выводу, что в новых условиях товарища Кобу для пользы дела следует изолировать – уже не ради прикрытия, а по-настоящему, – и 12 апреля он как исполняющий обязанности вице-директора Департамента полиции пишет в Петербургское охранное отделение: «Департамент полиции просит вас уведомить, прибыло ли названное лицо в столицу», присовокупляя, что «Джугашвили подлежит аресту». Однако жернова имперских охранительных мельниц крутились довольно медленно, и товарищ Коба еще некоторое время продолжал получать кое-какие льготы по охранительной линии: терялись обнаруженные у него крамольные документы, а принимаемые в отношении него меры, в частности, по освобождению его из-под ареста для следования в очередную ссылку, были более полезны для него, чем для его преследователей. Да и само решение о высылке его в Нарымский край на три года на фоне числившихся за ним множественных побегов и других прегрешений революционного характера выглядит детским наказанием типа: «Стань в угол!»
Правда, в Нарымский край товарищ Коба был вынужден следовать этапным порядком, но это решение петербургской охранки не означало усиления строгости его содержания по месту ссылки в селе Колпашеве Нарымского края, куда он прибыл числа девятнадцатого июля 1912 года по Оби из Томска, где он сделал пересадку из поезда на речной пароходишко. Пообщавшись несколько дней с большевиками, сосланными в село Колпашево, товарищ Коба переехал в Нарым, где пробыл 38 дней, после чего 2 сентября 1912 года сбежал. Искать беглеца те, кому положено, не торопились, и его розыск был объявлен почти через два месяца – 3 ноября. За время, прошедшее со дня его побега до объявления розыска, товарищ Коба успел побывать в Петербурге, где принял на хранение партийную кассу – общак, уцелевший при аресте Стасовой, затем посетить Москву, где встретиться с Малиновским, оттуда отправиться в Тифлис, где вместе с Камо не справился с очередным эксом на дороге в Коджори, еще раз побывать в Москве и Питере, спровоцировать во второй половине октября питерскую забастовку в преддверии выборов в Государственную Думу. Вероятно, Малиновский, как все крупные игроки, вел и свою игру, иначе трудно объяснить, почему о местонахождении товарища Кобы он проинформировал своих партнеров в охранке лишь 27 октября, что дало возможность нашему вождю спокойно выехать 29 октября 1912 г. через Финляндию в Краков. Еще через два дня в тот же Краков из Москвы для встречи со Стариком и другими товарищами по святому революционному делу отправился высокопоставленный и высокооплачиваемый агент имперской охранки Роман Вацлавович Малиновский. Хорошая компашка собиралась в Кракове!
Глава IX. Эпизод четвертый. Одна тысяча девятьсот тринадцатый год, или Венский вальс
Несмотря на то, что в этой главе имеются ретроспективные картины 1906 года, и, кроме того, часть описанных в ней событий относится к 1912 году, в ее название вынесен 1913 год, как переломный в судьбе товарища Кобы, год, после которого к закавказскому абреку почти одновременно был потерян интерес и в заграничном большевистском руководстве, и по другую сторону фронта – в имперских охранительных органах. Это был год, после которого он, как его тезка – «неуловимый Джо» из известного анекдота, вдруг оказался никому не нужен на целых четыре сезона большевистских страданий, появившись на исторической сцене уже после того, как «товарищи» сделали почти всю «революционную работу» и были близки к захвату власть в истекающей кровью стране. Товарищ Коба не стал громко кричать: «А вот и я!» Он тихо пролез в весьма разомкнутые большевистские ряды и со временем перетянул на себя всю эту завоеванную другими власть.
1913 год и для самого вождя, вероятно, имел какое-то мистическое значение. Именно этот год он выбрал впоследствии для сравнения всех достижений счастливого советско-совкового народа со статистическими характеристиками проклятого царского режима, который, как он доказывал, не мог произвести необходимого количества чугуна и стали на душу населения в стране.
Мистика же, как известно, располагает к фантазиям, что и отразится, уж извините, на последующих страницах нашего романа. До сих пор, как заметил читатель, мы не отклонялись от документов, но их набор, увы, не обладает идеальной полнотой. Хочется дать волю воображению и, не упуская из поля зрения реальные обстоятельства, привязать к ним какие-нибудь умеренно-фантастические версии. К числу привлекательных версий безусловно относятся предположения о возможных встречах различных известных людей друг с другом в те времена, когда они еще не были уверены, что им предстоит стать историческими личностями.
Например, могли ли встретиться Ленин и Гитлер до того, как они возглавили страны и народы, и встретиться так, чтобы об этом эпизоде их жизней не осталось прямых документальных следов? Конечно, не могли, если бы Старик провел всю свою жизнь в Шушенском, а фюрер – в Вене, но если учесть их подвижность, то следует рассмотреть траектории их передвижения по Земле и поискать точки пересечения этих траекторий в пространстве и во времени, и тогда уже делать выводы. Занявшись этим делом всерьез, мы без труда найдем в воспоминаниях Надежды Константиновны Крупской такие слова: «…время провели в ресторане, славившемся каким-то особенным сортом пива. «Ноf Вrau» назывался ресторан. На стенах, на пивных кружках везде стоят буквы «Н.В.» – «Народная Воля» – смеялась я. В этой-то «Народной воле» и просидели мы весь вечер… Ильич похваливал мюнхенское пиво с видом знатока и любителя…»