Юхан Пээгель - Я погиб в первое военное лето
Мы бедны и ущербны прежде всего потому, что бездомны и лишены любви. У нас нет надежды получить хоть одно письмо от близких, и нам некому его посылать. Но и эта ущербная жизнь, которая у нас еще есть, так же трагически хрупка, как обгоревшая нить. Но мы все же живы, и нам хочется, чтобы наша жизнь имела надежную точку опоры.
Да, живому человеку необходима твердая и какая-то очень материальная точка опоры.
Очевидно, такая точка опоры - дом. Это не только место, которое защищает человека от непогоды, не только место, где он спит и ест, но это и очень важные - даже, наверно, более важные, чем кров над головой, пища и покой - тысячи, казалось бы, самых пустячных мелочей.
У еще живого солдата нет дома. Однако он ему необходим, может быть, больше, чем кому-либо другому. Поэтому солдат создает себе какое-то подобие дома и на фронте. Создает при помощи тех самых конкретных, кажущихся ничтожными, крохотных точек опоры, потому что они его, личные, не казенные.
Дом солдата может, например, уместиться в кармане гимнастерки: несколько фотографий, последнее письмо, чистый, свой носовой платок, зеркальце, расческа. В противогазной сумке Пяртельпоэга лежат чистая, купленная еще в Тарту, тетрадка в уже потрепанной от долгого ношения обложке, штопальная игла и клубочек шерсти, хотя мы уже давно забыли о носках. Ийзоп, как зеницу ока, бережет жестяной портсигар, в который входит полпачки махорки и клочок курительной бумаги, еще есть у него старая кисть для бритья и бритва. Мои сокровища - это выпускной перстень нашего класса, трубка (которую я никогда не курю) и кошелек.
И так, наверно, у всех. Кое у кого из ребят совсем странные предметы, как, например, у сержанта Саарланга. Он почему-то таскает с собой килограммовый гаечный ключ.
Так у каждого из нас какой-нибудь носимый с собою свой дом, очень конкретные и очень личные вещи, глядя на которые или пользуясь которыми мы не солдаты, а обычные, живые люди.
Сюда же относится история с одним из номеров артрасчета Аугустом Малла, который был хорошим солдатом, только очень нелюдимым. Он ни с кем не общался, поэтому у него не было друзей. Если мы из соображений целесообразности спали небольшими группами или по двое, потому что тогда можно было одну шинель подстелить под себя, а второй укрыться, согревая друг друга, то Малла неизменно спал один. И во время еды он сидел со своим котелком в нескольких шагах от других, и свою самокрутку он сворачивал только из собственного табака и никогда никому его не предлагал. С ранцем он не расставался ни на марше, ни в бою, ни во сне.
- Носит его, как мошонку, - сказал Рууди, - будто он к телу прирос. Интересно, что у него там может быть?
В своем отшельничестве службу в армии с ее коллективным существованием Малла должен был принимать как очень тягостную неизбежность.
Во время сражения, действуя у орудия, Малла выполнял свою работу спокойно и точно. Когда он подавал заряжающему подготовленный снаряд, в его размеренных движениях могло быть что-то, сохранившееся от подачи снопа в молотилку в родной усадьбе. Казалось, что шум боя или нервное напряжение его совсем не касались. Однажды, когда немцы, преследовавшие по пятам отступавшую пехоту, оказались совсем близко и прозвучала команда заряжать картечью, он спокойно продолжал сидеть на своем месте, в то время как остальные прямо извелись от ожидания, когда немцы подойдут поближе и командир взвода крикнет: "Огонь!"
В другой раз, очень рано утром он отошел от позиции немного в сторону за нуждой и потом спокойно, неторопливо вернулся оттуда, ведя перед собой немецкого пленного, который, охая, гримасничая от боли, правой рукой придерживал левый локоть.
- Нельзя стало даже до ветру спокойно сходить, - виновато сказал он командиру батареи, - набросились.
Немец, большой и плотный мужчина, был послан за языком. Вообще-то их было двое. Один из них неожиданно выскочил из густого утреннего тумана и прыгнул прямо на спину присевшему Аугусту. Спас легендарный ранец, остававшийся у Аугуста на спине и во время этой процедуры. Немец попытался надавить ему локтем на горло, но из-за ранца рука оказалась короткой и хватка неуверенной. Аугуст, со спущенными брюками, одним махом вывернул немцу руку в локтевом суставе. Боль была такой сильной, что тот взревел и выронил нож, хотя и держал его здоровой рукой. Второй немец, кинувшийся было на помощь первому, для такого дела оказался, очевидно, слишком зеленым, при виде неудачи напарника он с перепугу ринулся обратно в кусты и, только отбежав на некоторое расстояние, вспомнил про автомат; обернулся и дал несколько очередей. Взвизгнули пули, посыпались листья и ветки, но Аугуст сводил уже последние счеты с немцем: первым ударом кулака он двинул тому по подбородку, вторым - под ложечку. Здоровый детина упал на колени. Аугуст вырвал у него из рук автомат и отбросил подальше в кусты. Потом, так и не подтянув брюк, встал у немца за спиной на колени и выстрелил несколько раз из карабина по удиравшему герою. Только после этого у Аугуста нашлось время привести в порядок штаны, и он повел в батарею жалобно стонущего охотника за языком.
Фельдшер Маркус вправил оравшему немцу сустав.
Аугуст Малла сидел в это время один на лафете и молча хлебал суп, костяшки пальцев были в ссадинах.
Однажды все же Аугуст Малла забыл свой ранец. Не в каком-нибудь нервном смятении или суматохе боя, нет, ничего похожего. Забыл, наверно, просто по рассеянности, ведь у каждого человека могут случиться минуты расслабленности. Он вздремнул после обеда, положив ранец под голову, потом встал и пошел к протекавшему неподалеку ручью. Ранец остался лежать.
- Ну, сейчас поглядим, какое такое золото таскает с собой Аугуст, сказал Рууди и открыл ранец. Мы все окружили его.
Там была смена чистого летнего белья, мыльница, полотенце, портянки. Обычное солдатское имущество, ничего особенного. Только уж почти совсем на дне, так что если ранец надеть, то на теплой солдатской спине оказывалась пара комнатных шлепанцев, какие в мирное время разрешалось после вечерней поверки носить в казарме. И еще - пара больших теплых, серых с узором варежек, какие умеют вязать только матери. Мягкие, уютные и милые, как тепло домашней печки, прямо будто ласковый дух низких деревенских комнат.
Рууди молча застегнул ранец. Мы разошлись, не отпустив ни одной шутки.
(Я никогда не узнал, что 19 марта 1945 года старший сержант Аугуст Малла, будучи командиром орудия противотанковой батареи стрелкового полка Эстонского корпуса, погиб в Курземе близ мельницы Каулаци. Его медали, орден Отечественной войны II степени и два ордена Славы III и II степени взял командир батареи, чтобы переслать родным, но через два с половиной часа сам погиб в том же месте, и награды Аугуста Малла пропали, как пропали и его шлепанцы и серые с узором варежки.)
