Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии: XIX век
И тогда за дело взялся Иван Сергеевич Гагарин, юный приятель Фёдора Ивановича, два года проработавший атташе при Баварской миссии и теперь вернувшийся в Россию. И вот Иван Сергеевич в письме обратился к поэту с просьбой выслать из Мюнхена в Петербург свои стихи и поручить ему «почётную миссию» быть их издателем. А ещё Гагарин попросил Тютчева придумать подходящее название для стихотворной подборки.
Фёдор Иванович, откликнувшись на просьбу приятеля, выслал все имеющиеся у него на руках автографы своих стихотворений и посоветовал обратиться к Раичу, у которого тоже могло быть что-то из его рукописей. Гагарин, последовав его совету, и впрямь получил от Раича ещё один пакет со стихами. Затем всё полученное переписал и копии передал Вяземскому, тот – Жуковскому, а Жуковский – Пушкину.
В 1836 году в 3 и 4-м номерах «Современника» Александр Сергеевич напечатал 24 стихотворения, подписанных крептонимом Ф.Т. и озаглавленных «Стихотворения, присланные из Германии». «Современник» продолжил печатанье тютчевских стихов и после смерти Пушкина вплоть до 1840 года. Что касается двух таинственных букв, которыми они неизменно подписывались, то они были расшифрованы лишь в 1839 году в статьях Менцова и Греча. От них читатели узнали о Тютчеве.
Вскоре после ужасающих известий о дуэли и гибели Александра Сергеевича поэт-дипломат навещает Россию, Петербург. Когда же он узнаёт, что убийца нашего национального гения отделался разжалованием в солдаты и высылкой из России (пустили щуку в реку!), то приходит в ярость.
29 ЯНВАРЯ 1837
Из чьей руки свинец смертельный
Поэту сердце растерзал?
Кто сей божественный фиал
Разрушил, как сосуд скудельный?
Будь прав или виновен он
Пред нашей правдою земною,
Навек он высшею рукою
В «цареубийцы» заклеймён.
Но ты, в безвременную тьму
Вдруг поглощенная со света,
Мир, мир тебе, о тень поэта,
Мир светлый праху твоему!..
Назло людскому суесловью
Велик и свят был жребий твой!..
Ты был богов орган живой,
Но с кровью в жилах… знойной кровью.
И сею кровью благородной
Ты жажду чести утолил —
И осенённый опочил
Хоругвью горести народной.
Вражду твою пусть Тот рассудит,
Кто слышит пролитую кровь…
Тебя ж, как первую любовь,
России сердце не забудет!..
Впрочем, в смерти поэта виновны были едва ли не все: одни – потому что поддержали руку убийцы, другие – потому что не сумели остановить. Ненависть Фёдора Ивановича к отечеству в эту пору была такова, что он, и прежде не тосковавший по России, теперь рвался поскорее из неё уехать. Между тем в Мюнхене его ждали проблемы и проблемы. Уже и жена Тютчева была наслышана об его увлечении баронессой. Нелады в семье, нелады с совестью. К тому же всё это раздвоенное сущесвование Фёдора Ивановича, мягкого и безвольного человека, не умеющего разрубать жизненных узлов, было ещё и омрачено постоянной нуждой.
Элеоноре Теодоровне приходит на ум уехать из Мюнхена и таким образом оторвать мужа от баронессы. Но для этого надо расплатиться с долгами. Бедная женщина уже в который раз пишет в Россию брату мужа, умоляя о помощи. Ещё в 1933 году она сообщила ему, что «Теодор (так она называла Фёдора Ивановича) позволяет себе маленькие светские интрижки, которые, как бы они ни были невинны, могут неприятно осложниться…» И вот предполагаемые осложнения наступили. Теперь её письма звучат гораздо тревожнее. Благородно умалчивая о себе, она описывает состояние мужа: «Подавленный, удручённый, больной, опутанный множеством неприятных для него и тягостных отношений, освободиться от которых он неспособен в силу уж, не знаю какого, душевного бессилия (…) Вывезти его отсюда – волею или неволею – значит спасти ему жизнь…» В своём стремлении возвратить мужа семье прибегает Элеонора Теодоровна и к давно испытанному женскому средству – рожает. Именно в эту пору, в 1834 и 1835 годах, и дарит она Фёдору Ивановичу двух младших дочерей – Дарью и Екатерину.
Хлопочет о Тютчеве и новый русский посланник в Баварии Г.И. Гагарин. И не просто пишет служебный рапорт канцлеру, но буквально умоляет его проникнуться отчаянным положением Фёдора Ивановича: «При способностях, весьма замечательных, при уме выдающемся и в высшей степени просвещённом, г. Тютчев не в состоянии ныне исполнять обязанности секретаря миссии (…) Во имя Христианского милосердия умоляю Ваше Превосходительство извлечь его отсюда, а это может быть сделано лишь при условии предоставления ему денежного пособия в 1000 рублей для уплаты долгов; это было бы счастье для него и для меня…»
Странное письмо от подчинённого начальнику. «Замечательные способности», «выдающийся ум» – явно избыточная характеристика для посольского секретаря. Но письмо возымело действие. Через три месяца Департамент хозяйственных и счётных дел МИДа препроводил Тютчеву 1000 рублей «на уплату долгов и в вознаграждение ревностной службы». О своевременности посольского ходатайства говорит и тот печальный факт, что именно в день обращения Г.И. Гагарина с письмом к Нессельроде женою Тютчева было совершено покушение на самоубийство.
И всё-таки Элеоноре Теодоровне удаётся оторвать мужа от Мюнхена, а в некоторой степени и от вдовушки-красавицы баронессы Дёрнберг. В мае 1837 года Тютчев получает четырёхмесячный отпуск и вместе с семьёй уезжает в Петербург с твёрдым намерением в Баварию более не возвращаться. Ему уже обещано новое назначение, которое он и получает 3 августа того же года, – пост старшего секретаря миссии в Турине. Через несколько дней он туда и отправляется, временно оставив семью в Петербурге.
Девять месяцев тоскливой службы и одиночества. Турин и местное общество, конечно же, не чета просвещённому, кипящему жизнью Мюнхену. И хотя теперь у Фёдора Ивановича и должность приличная, и соответствующий оклад, но тоска, тоска! Скучает он и по семье, и по прекрасной баронессе. И даже назначает ей свидание, которое мыслится последним, романтическое свидание в осенней Генуе. Несколько засушенных цветков в гербарии Эрнестины Теодоровны да три лирических стихотворения Фёдора Ивановича, обращенных к ней, – вот и всё, что должно было напоминать влюблённым об их прощальной встрече.
Можно только догадываться, как страдала Эрнестина Теодоровна, решившись на разрыв с Тютчевым, а инициатива, разумеется, исходила от неё. Вряд ли была спокойна в эту пору и пребывающая в России супруга. Мучился и сам Тютчев; не мог не мучаться. Вечный «дитятя», живущий своими сердечными привязанностями, он любил и Эрнестину, и Элеонору, и никак не умел примениться к постоянно усложняющимся обстоятельствам, не умел дать укорот своему влюбчивому сердцу. Вот почему и в этом случае, и во всех последующих решение проблем этого плывущего по течению человека брало на себя Провидение.
