Максим Ларсонс - На советской службе (Записки спеца)
Мысль о том, чтобы я мог обратиться за помощью к латвийскому посланнику, я должен был отвергнуть. Мое высокое служебное положение запрещало мне принципиально пойти по этому пути, но и кроме того вмешательство посланника не только не помогло бы мне, но лишь осложнило бы и ухудшило мое положение.
Я поэтому решил пойти на самые крайние меры и обратиться к начальнику ГПУ Р. В. Менжинскому. Я говорил об этом на следующее утро с Тумановым, который охотно согласился немедленно поговорить с Менжинским. Он телефонировал Менжинскому в моем присутствии и сказал ему:
— Тов. Менжинский, ведь вы же знаете Л. уж давно. Ваш аппарат его совершенно раздавил. Он абсолютно не в состоянии больше работать. Он до сих пор не получил разрешения на выезд за границу. Я прошу вас лично поинтересоваться этим делом и посмотреть, нельзя ли что либо сделать по этому вопросу.
Телефонный ответ Менжинского я, конечно, не услышал, но Туманов мне сказал, что Менжинский ему ему ответил, что он посмотрит, что он может сделать. Прошло еще несколько дней и 18 января после обеда Туманов меня призвал и показал мне отношение, полученное народным комиссаром финансов Сокольниковым от ГПУ и датированное 16 января, коим ГПУ сообщало Сокольникову о том, что оно разрешает мне выезд за границу на 10 дней для свидания с больной женой. Вместе с тем, однако, мне при выезде не должны быть выдаваемы никакие поручения служебного характера.
На следующее утро я лично заехал в соответственное учреждение и нашел мой паспорт уже снабженный выездной визой. Виза была датирована 16 января. Я в тот же день успел получить латвийскую и литовскую транзитные визы, привел в порядок все служебные дела, имел 20 января утром — несмотря на то, что этот день был воскресением — еще последнее двухчасовое совещание в Гохране, получил в понедельник утром, 21 января, германскую визу на въезд и таким образом был совершенно готов к отъезду из Москвы. Я явился в понедельник утром к Туманову, сообщил ему, что я готов к отъезду и что я желаю уехать в тот же вечер. Туманов сказал мне, что народный комиссар Сокольников ему только что телефонировал и сообщил ему, что он желает меня видеть лично до моего отъезда. Я просил по телефону о немедленном свидании, но Сокольникова лично добиться по телефону не удалось. Туманов заявил мне, что Сокольников чрезвычайно занят партийной дискуссией и что пожалуй может пройти несколько дней перед тем как он найдет возможность меня принять. На дальнейшее откладывание моей поездки я теперь уже не соглашался и ответил Туманову, что я постараюсь увидать Сокольникова еще сегодня вечером в его квартире, после возвращения с партийной конференции. Туманов не возражал и предоставил мне сделать то, что я сочту правильным.
В половине десятого вечера я отправился в квартиру народного комиссара финансов Сокольникова в гостиннице «Метрополь». Сокольников жил чрезвычайно скромно в маленькой квартире из 3-х комнат, которая была обмеблирована просто и без всяких претензий. Его секретарь спросил меня, назначено ли мне свидание. Я ответил, что я желаю иметь свиданье еще сегодня, так как я завтра уезжаю (следующий день был днем неприсутственным), и что я подожду Сокольникова здесь. Секретарь, который знал меня лично и занимаемое мной положение, сказал мне, что ему неизвестно, примет ли меня Сокольников еще сегодня вечером, но он предоставляет мне ждать, если я этого желаю. В 11 ч. вечера явился Сокольников с Тумановым. Я объяснил Сокольникову причину моего неожиданного и в этот час необычного визита и просил его иметь разговор, который он предполагал вести со мной, сегодня же, так как я завтра намерен уехать. Сокольников согласился и мы разговаривали в течение целого часа. Сокольников сказал мне, что мое дело как раз теперь разбирается ЦКК и что он был бы очень рад, если бы я после решения вынесенного ЦКК, в благоприятном исходе коего он не сомневается выехал бы за границу, снабженный всеми мандатами. Я просил его не настаивать на своем желании. Ведь дело в ЦКК может все-же затянуться на несколько недель, а у меня имеется понятное желание выехать к моей больной жене. Впрочем, я, конечно, вполне сообразуюсь с решением ЦКК. Если таковое окажется благоприятным, то мне все мандаты могут быть высланы в Берлин и я, конечно, добросовестно выполню все порученные мне служебные дела.
Сокольников согласился с этим решением и окончательно одобрил мой завтрашний отъезд. Мы переговорили с ним в присутствии Туманова обо всех вопросах, связанных с моими служебными поручениями, и дружески распрощались.
Следующий день, 22 января 1924 года, был неприсутственным днем в память кровавого воскресенья 9 (22) января 1905 года, когда царское правительство на площади перед Зимним Дворцом в Петербурге распорядилось стрелять в народную толпу, мирно, с иконами впереди и во главе со священником Гапоном, шествовавшую к Зимнему Дворцу, причем тогда около 2.000 человек осталось на площади убитыми и тяжело раненными.
Я поздно вернулся в гостинницу, плохо спал и очень рано встал. Было еще темно. В гостинничном корридоре я заметил нескольких людей. Один из них, англичанин, подошел ко мне и сказал мне тихо: «Ленин умер». Я сначала его даже не понял. До того я был поражен этим неожиданным известием. Когда он повторил свои слова, я спросил его удивленно, знает ли он, что делает, ибо распространение подобного неверного слуха может иметь для него чрезвычайно неприятные последствия. Англичанин ответил, что он отлично знает, что он делает, что он получил эту весть сегодня в 6 час. утра от народного комиссариата иностранных дел. Ленин, по его словам, умер уже вчера вечером в 8 часов.
Я вышел на улицу, всюду висели красные флаги, обтянутые черным крепом в память 9 января, но население ничего не знало еще о смерти Ленина. Лишь в 4 часа после обеда населению было официально объявлено о смерти Ленина.
В 7 час. вечера я уехал из Москвы. На другое утро на всех станциях, через которые проходил поезд, были отслужены гражданские панихиды по Ленину. В 2 часа дня я прибыл на латвийскую пограничную станцию Зилупэ, а 26 января прибыл в Берлин.
Из Москвы я не слыхал ничего, покуда 16 февраля не получил большого пакета с мандатами. К мандатам не было приложено никакого сопроводительного письма. Но из самой выдачи мандатов было ясно видно, что мое дело тем временем было разобрано Центральной Контрольной Комиссией и что решение комиссии было вынесено в благоприятном для меня смысле. Все мандаты были датированы 8 февраля 1924 года и подписаны народным комиссаром финансов Сокольниковым и начальником валютного управления Юровским.
Кроме ближайшей задачи — а именно наблюдения за проведением заключенной в декабре 1923 года с французской фирмой платиновой сделки — я получил мандат вести переговоры по следующим вопросам в Лондоне и в Нью-Йорке:
